Климент Александрийский. Увещевание к язычникам

Пресвитер Тит Флавий Климент Александрийский (около 150 – около 215) — христианский философ, апологет и проповедник Священного Писания среди эллинистических книжников, основоположник Александрийской богословской школы, возглавлявший её до Оригена. Трактаты Климента – «Протрептик», «Педагог», «Строматы» и прочие – вписаны в Историю Церкви как одни из лучших произведений христианской мысли.

Тит Флавий Климент – примиритель противоположностей

Вступительная статья к «Увещеванию к язычникам» и «Кто из богатых спасется

Светлой памяти моего учителя, профессора Александра Иосифовича Зайцева

Биография

Биографические сведения о Клименте Александрийском, которые мы находим у Евсевия, Иеронима, Епифания, Кирилла Александрийского и Фотия, весьма скудны и в большинстве случаев недостоверны. Поэтому будет полезно «расспрашивать про Климента лишь у его же книг», как сказал бы Редьярд Киплинг.

Известно, что Тит Флавий Климент [1], подобно Иустину и Татиану, до обращения в христианство долго искал истину в греческой философии, которую основательно изучил. В этом можно убедиться, читая его сочинения, где он не только знакомит читателей с основными постулатами различных философских школ, но и заимствует при создании своего учения, как истинный сын своего века – века господства эклектизма – отдельные положения у языческих мудрецов. Будучи от природы любознательным, он много путешествует и принимает посвящение в языческие таинства, знание которых пригодится ему позднее, когда, отвращая идолопоклонников от заблуждения, он будет разоблачать эллинские мистерии, говоря об их безнравственности и жестокости, приводя нелепые формулы, которые произносят посвящаемые, и перечисляя тайные символы, используемые в обрядах. Наряду с другими культами, пришедшими в Римскую империю с Востока, Климент знакомится с христианством и оказывается полностью покоренным открывшейся ему истиной. Однако и после обращения он не перестает вести жизнь странника, которым владеет одна страсть – глубже узнать новое учение. Позже он заявит, что если бы мудрецу пришлось выбирать между познанием Бога и вечным спасением (если бы они были различны), то мудрец предпочел бы первое (Clem. Strom., IV (22) 136, 5). В этом вопросе Климент разительно отличается от Тертуллиана, полагавшего, что между Афинами (т.е. философским знанием) и Иерусалимом (т.е. верой) нет ничего общего [2]. Горя желанием услышать лучших христианских проповедников, Тит Флавий переезжает из города в город до тех пор, пока не встречается в Александрии с бывшим стоиком Пантеном, возглавлявшим с 179 г. катехетическое (огласительное) училище. Ученость этого человека произвела неизгладимое впечатление на Климента, ставшего его помощником. Вспоминаются следующие его слова из «Увещевания язычникам» (Clem. Protr., 112, 1): «Мне кажется, что не должно более ходить на обучение к людям, стремясь в Афины и в остальную Элладу, а также в Ионию», ведь есть Александрия! В 190 г. Пантен, отправившийся, по преданию, проповедовать Христово учение в Индию, оставил своим преемником Климента, получившего к этому времени сан пресвитера. Во время гонения Септимия Севера в 202–203 гг. Титу Флавию пришлось покинуть Александрию и отправится к своему бывшему ученику Александру, ставшему епископом Кесарии Каппадокийской. Климент, в отличие от Тертуллиана, написавшего даже трактат «О бегстве вовремя гонений», не считал, что бегство недостойно христианина (ср. Мф.10:23). Руководство катехетическим училищем взял на себя Ориген [3], которому тогда было восемнадцать лет (Eus. H. E., VI 3, 3) [4]. В начале 210-х гг. Климент находится в Иерусалиме, о чем свидетельствует письмо Иерусалимского епископа Александра (Eus. H. E., VI 11, 6). Довелось ли ему возвратиться в Александрию – неизвестно. Умер он около 215 г.

Творчество

Климент был блестящим полемистом и апологетом. А. Амман характеризует его следующими словами: «По натуре энтузиаст, поэт и мистик, убедительный, красноречивый, проявляющий в некоторых случаях недюжинную интуицию, Климент пленяет своей свежестью, непосредственностью и чуткостью, своим неизменно живым воображением» [5]. Его стиль нетороплив и спокоен. Придя к познанию истины христианского учения после продолжительных поисков, он с отеческим сочувствием относится к язычникам, которым хочет дать счастье подлинного богопознания. В сочинениях, образующих своеобразную трилогию, – «Увещевании к язычникам», «Педагогике» и «Строматах» – Климент рассматривает язычество («Увещевание»), христианство («Педагог») и христианство в его отношении к язычеству («Строматы»). Основой для этих сочинений послужили, вероятно, лекции, читавшиеся им в своем училище.

«Увещевательное слово к эллинам» (т.е. к язычникам) Климента (Προτρεπτικὸς πρὀς Ἓλληνας) появилось около 192 г.: в «Строматах», которые, вероятно, были написаны позднее «Протрептика», Климент говорит о смерти императора Комода (192 г.) как о недавнем событии (Clem. Strom., I (21) 144, 1–145, 5). В «Увещевании» Климент раскрывает перед своими читателями суть языческих мистерий, доказывает суетность идолопоклонства, призывая в качестве свидетелей языческих философов и поэтов, и приглашает читателей стать участниками подлинных таинств – принять Христа. По форме и содержанию «Увещевание» существенно отличается от ранних христианских апологий [6]. В нем не названы адресаты, почти ничего не говорится о гонении на христиан. Единственным указанием на такие гонения являются слова: «несчастные, жалкие люди полагают, что Бог вещает посредством ворона и галки, а не через человека, и почтили ворона как вестника Божьего, человека же Божьего, который не каркает, не кудахчет, а говорит членораздельно, преследуют. Горе тем, которые не ожидают милости с неба и не уклоняются от наказания, пытаются бесчеловечно убить учащего их разумно и человеколюбиво и призывающего к справедливости» (Clem. Protr., 104, 2). Намеки на угрозу истине и ее защитникам содержатся в Protr. 71, 3 и 74, 2. О ненависти к благу и запрещении его говорится в Protr. 89, 3. Не упоминает Тит Флавий и возводимые на христиан обвинения. Он не защищается и не обвиняет. Ему больше по душе роль учителя.

В эпоху становления христианства было необходимо не только победить язычников в философских спорах и доказать истинность церковного учения, но, что не менее важно, убедить христиан отказаться от языческих обычаев. Именно этому посвящены три книги «Педагога», представляющего собой первый христианский «Домострой». В нем Климент весьма подробно описывает мебель, пищу, одежду, утварь, украшения, одобряя одни вещи и осуждая другие, учит тому, как вести себя за столом, в бане, чем развлекаться, какая должна быть прическа у женщин и какая борода у мужчин и многому другому. В литературном отношении «Педагог» слабее «Увещевания». Впрочем, то, что теперь кажется нам скучным перечислением правил поведения, было весьма популярно в античности. Иначе Цицерон не написал бы свой трактат «Об обязанностях».

«Строматы» («Ковры», «Узорчатые ткани») состоят из восьми книг. Климент сравнивает этот свой труд с садом, где разные цветы и деревья растут в беспорядке (Clem. Strom., VI (1) 2, 1). «Строматы» рассчитаны на совершенного христианина, в них читателям открывается скрытое от толпы знание о Божественном. В сочинении «Какой богач спасется» Климент, верный своему принципу избегать крайностей, пытается развить социальное учение Церкви, говоря о том, что не богатство мешает человеку войти в Царствие Небесное, а пристрастие к богатству.

До нас дошли отрывки из «Гипотипоз», которые, по словам Фотия, нашедшего в них много «богохульных и баснословных» мнений, представляли собой краткие объяснения тех или иных изречений. По всей видимости, это сочинение попало в руки патриарха в варианте, переработанном крайними оригенистами, которые проповедовали вечность материи и переселение душ. Указанные сочинения – отнюдь не все, что написал Климент; многие его труды, к сожалению, не сохранились.

Аллегорический метод и Ветхий Завет

Особенностью всех произведений Климента является характерный для Александрийской школы аллегоризм при интерпретации Библии [7]. Христиане, по теории Тита Флавия, делятся на простых и совершенных. Буквальный смысл Писания удовлетворяет лишь первых. Совершенные же христиане благодаря аллегорическому толкованию библейских текстов получают скрытое от других знание. Аллегорический метод, популярный в то время и у языческих философов, искавших у Гомера подтверждение своим мнениям, и у иудейских (достаточно вспомнить Филона Александрийского), был с легкостью заимствован ранними христианскими авторами. Даже Тертуллиан, ранний латинский христианский писатель, который «не слишком увлекался аллегорическим толкованием библейских текстов» [8], пользовался порою этим методом [9]. Среди многих причин такой готовности христиан следовать по стопам представителей чуждых религий следует назвать возможность для них доказывать древность христианской истины со ссылкой на Ветхий Завет.

Дело в том, что все новое в античности очень часто рассматривалось как дурное. Все древнее, напротив, вызывало уважение. Латинское словосочетание res novae (букв. «новые вещи») означало «государственный переворот» (Sall. Cat., 39, 6). Придя к власти, Цезарь, по словам Светония (Suet. Iul., 42, 3), распустил все коллегии, кроме учрежденных в старину. Фукидид, говоря о современной ему войне, замечает, что люди более склонны удивляться войнам прошлого (Thuc. I, 21, 2). Тот или иной народ считался достойным внимания, если он мог доказать свою древность. Поэтому Иосиф Флавий пишет «Иудейские древности» и «О древности еврейского народа». Таков был менталитет древних: «В архаическом и средневековом обществе наибольшее удовлетворение доставляло, по-видимому, не получение оригинальной информации, или не только ее, но и узнавание ранее известного, новое подтверждение старых и потому особенно ценимых истин» [10]. Даже в греческом литературном языке эллинистической эпохи существовала архаизирующая тенденция, побуждавшая писателей ориентироваться на образцы классической аттической нормы V-IV вв. до Р. Х. То же самое отношение к древности мы встречаем в искусстве. Платон в «Государстве» (Plat. Resp., IV, 424 bc) советовал стражам более всего остерегаться вводить новый стиль исполнения музыкальных произведений, ибо за переменами в музыке следуют изменения важнейших государственных установлений. Гораций жаловался в своем послании (Hor. Epist., II, 1, 21–78) на то, что старинные поэты ценятся больше современных (ср. Mart. Epigr., VIII, 69, 1–2). Климент Александрийский признает, что «есть почему-то обыкновение относиться с пренебрежением к настоящему, прошедшее же, отделенное от сиюминутных упреков покровом времени, чтить благодаря вымыслам; настоящему не верят, минувшему дивятся» (Clem. Protr., 55, 2) [11]. Именно поэтому он предостерегает читателя: «Не считай спасительную песню (т.е. Христа), о которой я говорю, новой в том же смысле, что утварь или жилище: ведь она была прежде утренней звезды» (Clem. Protr., 6, 3). Современник Климента, ранний латинский христианский писатель, карфагенянин Тертуллиан утверждает в своем «Апологетике»: «Величайшая древность придает высший авторитет этим документам (т.е. Библии); также и у вас (т.е. язычников) священны притязания на истинность, если они подкреплены ссылкой на старину» (Tert. Apol. 19, 1). Критерием древности Тертуллиан считает возможным пользоваться и в других своих сочинениях. Так, в «Прескрипции против еретиков» он утверждает: «Самой последовательностью доказывается, что лишь то истинно, что передано изначально; а то, что привнесено позже, то чуждо и ложно» [12] (Tert. De praescr., 31). Поэтому лучшим способом для христианских апологетов доказать истинность новой религии было продемонстрировать ее древность, сославшись на старинный источник. В качестве же последнего у христианства появилось «необходимое прошлое» [13] – ветхозаветная традиция. Ведь «единственным смягчающим обстоятельством для их (т.е. иудеев) религии была ее древность. У христиан не было и этого» [14]. «Как и иудеи, они казались «безбожными» людьми, которые не оказывают должного почтения изображениям богов и храмам. Но тогда как иудеи были древним народом, и это давало им законное право следовать в религиозных делах обычаям предков, христиане, как только что появившаяся секта со смешанным национальным составом, не могли претендовать на подобную привилегию» [15].

Христианство, возникшее в Палестине среди галилеян, было по своей сути эллинистическим, а не ветхозаветным. В.В. Бычков называет его «естественным продуктом эллинистической культуры». По словам ученого, «это тот новый в греко-римском мире феномен, который возник на основе главных тенденций эллинизма к космополитизму, монотеизму, новой морали, наконец, к новому иррационализму» [16]. Библейские цитаты, рассыпанные по всему тексту Нового Завета, доказывают лишь то, что важность ссылки на авторитетную старину чувствовали уже апостолы. Из этого факта вовсе не следует вывод, что новозаветное христианство «полностью пропитано влиянием Ветхого Завета, которое имело определяющее значение при выработке новозаветных категорий и концепций» [17]. Заметим, что и Платон неоднократно цитировал Гомера, хотя и предлагал изгнать его из Государства как бесчестящего богов. Кстати, практически все библейские цитаты в новозаветном корпусе в той или иной степени изменены, ибо «в глазах христиан Ветхий Завет обладал авторитетом не сам по себе, а в силу интерпретации» [18]. Палестинский колорит, придающий неповторимое своеобразие Евангелиям, не должен закрывать от нас того факта, что идеи, содержащиеся в них и из них же вытекающие, имеют к религии Моисея не большее отношение, чем к философским (стоической, платонической и др.) школам и религиозно-мистическим культам Средиземноморья первого века после Р. Х. Созданное Александром Македонским «единое информационное пространство» от Египта до Индии, сохранившееся после распада его Империи, позволило людям различных культур приобщаться к духовным и материальным ценностям друг друга. Любопытным подтверждением проникновения греческих образов и представлений в негреческую среду является, например, тот факт, что переводчики Библии, знаменитые «70 толковников», перевели имя третьей дочери Иова Каренгаппух (букв. «рог сурьмы») (Иов.42:14) как «Амалфеев рог»: Амалфея – коза, вскормившая Зевса, рог которой стал рогом изобилия, а эгида (букв. «козья шкура») пошла на Зевсов щит. Впрочем, и сам Ветхий Завет, создававшийся на протяжение многих веков, вбирал в себя мифы и поверья соседних племен. По словам Р. Грейвса и Р. Патая, «книга Бытия гораздо теснее связана с греческой, финикийской, хеттской, угаритской, шумерской и прочими мифологиями, чем большинство правоверных иудеев и христиан желает признать…» [19]. Некоторые примеры такой связи и такого влияния можно найти у Д. Д. Фрезера [20].

Иногда говорят о «синтезе эллинистических и иудейских литературных форм и христианского содержания» в новозаветных Евангелиях и Посланиях [21]. Следует, однако, заметить, что трудно постулировать существование собственно «иудейских литературных форм» в первом веке после Р. Х., поскольку уже «Вторая книга Маккавеев (II или I в. до Р. Х) представляет собой пример иудейского исторического сочинения, эллинистического по форме, но иудейского по содержанию» [22]. В самом деле, «после более чем трехсотлетнего периода влияния греческой культуры, палестинский иудаизм может быть охарактеризован и как «эллинистический иудаизм»» [23]. «При всей враждебности к окружающему язычеству, при всей исключительности монотеизма, не допускавшего рядом с Ягве никаких других богов, иудейская религиозная мысль подверглась сильнейшему воздействию, во-первых, эллинизма и, во-вторых, ирано-индийской культуры. Воздействие эллинизма сказывается в распространении стоицизма и платонизма. Даже в самом Иерусалиме существовали в это время греческие школы, упоминание о которых сохранилось в Талмуде, но особенно значительно эллинизм распространился среди иудеев диаспоры» [24].

По мнению М.И. Рижского, «две основополагающие идеи унаследовало христианство от иудаизма в его фарисейской интерпретации – идею о предопределении и связанную с ней идею об избранничестве» [25]. В доказательство этого мнения ученый ссылается на слова апостола Павла (Рим.9:10–18, 30–33). Следует, однако, отметить, что наряду с подобными мыслями, которыми апостол, ученик Гамалиила (Деян.22:3) [26], был обязан иудейской традиции, в Новом Завете можно найти и иные. В частности, перед вознесением Господь говорит своим ученикам: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (Мк.16:16). Ни о каком предопределении здесь речи нет, как нет о нем речи и в словах, сказанных Петру: «И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле.., то будет разрешено и на небесах» (Мф.16:19). С другой стороны следует иметь в виду, что идея о предопределении не является характерной только для иудаизма: тут можно вспомнить и о Мойрах, и об Ананке, и о стоическом amor fati. Что жекасаетсяидеи избранничества, то здесь опять нужно сослаться на слова Р. Грейвса и Р. Патая: «Лишь герой или его потомки могли рассчитывать на приятное времяпрепровождение после смерти на Счастливых Островах или Елисейских полях. Души рабов и чужестранцев, какими бы праведниками они ни были, были осуждены на пребывание в Тартаре, где они летали, как слепые летучие мыши. Иудеи же, напротив, верили, что все, следующие Моисееву Закону, вне зависимости от происхождения и положения, попадут в Небесное Царство, которое восстанет из пепла современного мира» [27]. Отсюда следует, что своеобразное «избранничество» – происхождение от того или иного бога, дающее надежду на загробное блаженство – было характерно для Греции гораздо в большей степени, чем для Израиля.

Об открытости христианства миру и отсутствия в нем этнических и религиозных предрассудков говорит отношение Христа к эллинам («язычникам») (Мк.7:24–30; Ин.12:20–24) и самарянам (Лк.10:30–37, 17:11–19; Ин.4:4–40). Влияние на составителя Евангелия от Иоанна эллинистической философской мысли подтверждает, например, использование ими термина λὁγος (Ин.1:1) [28]. Идея троичности Божества (Мф.28:19), кощунственная для иудаизма, была вполне приемлема для людей, воспитанных на греческой философии. Питие крови (или вина, «плода виноградного», символизирующего кровь, ср. Мк.14:23–24) недопустимое для приверженца закона Моисея, не могло смутить язычников: по свидетельству Тертуллиана, в его время «посвященная Беллоне кровь, собранная на ладонь из разрезанного бедра и предназначенная для потребления, является знаком посвящения» (Tert. Apol. 9, 10). Известный филолог-классик Ф.Ф. Зелинский, не намереваясь «умалить творческого почина» Христа, среди нескольких «зародышей христианства в религии эллинизма» называет следующие: 1) в религии таинств ставится вопрос о спасении человеческой души; условием спасения становится некий сакраментальный акт, которым может быть священная трапеза; 2) объектом поклонения посвящаемых становится образ богини-матери; 3) на первое место выдвигается образ бога-сына (Аполлона), понимаемого как посредник между богом-отцом (Зевсом) и людьми; 4) появляется представление, что «божество может, не утрачивая полноты своего потустороннего естества, воплотиться в человеческом образе и жить земной жизнью вместе с другими людьми, с тем, чтобы лишь по смерти воссоединиться со своим потусторонним естеством: так Зевс-Победоносец был на земле Селевком, царем сирийским» [29]. По словам Р.Ю. Виппера, «представление о божественном спасителе было присуще не только иудеям диаспоры, но и представителям греко-римской культуры I века. Идея спасителя была идеей, которую порождали религиозные искания эпохи Империи» [30]. Итак, на христианство в момент его возникновения оказывала огромное влияние эллинистическая культура. Если палестинские реалии были фоном, на которых разворачивались действия, описанные в Евангелиях, то субстратом христианства оказалась именно она [31]. Ее воздействие могло быть прямым и опосредованным. Примером последнего может служить влияние на христианство ессеев, в свою очередь многое почерпнувших у греков: с одной стороны, «ессейское учение, как оно отражено в рукописях, открытых в районе Мертвого моря, оказало большое влияние на формирование раннего христианства» [32]. С другой стороны, «влияние греческой мысли на ессеев значительно. Один из псалмов ессеев идентифицирует Давида и Орфея не без явного намека на пифагорейство. Таким образом предвосхищается уподобление Христа Орфею, как мы видим в живописи римских катакомб» [33].

Тертуллиан пытался доказать, что именно Ветхий Завет придает древность новой религии (которую он называет «сектой»): «Но так как мы объявили, что эта секта, которую большинство считает при нашем согласии достаточно молодой, поскольку ее возникновение относится ко временам Тиберия, опирается на древнейшие иудейские документы, то из-за этого может возникнуть сомнение относительно ее действительного положения, словно бы она под сенью замечательнейшей религии, разумеется, разрешенной законом, скрывает некие собственные суеверия. Сомнение может возникнуть и из-за того, что у нас, кроме возраста, нет ничего общего с иудеями ни в пищевых ограничениях, ни в праздниках, ни в самом телесном знаке обрезания, ни в названии» (Tert. Apol. 21, 1–2). Несмотря на свое достаточно вольное обращение с библейскими текстами, Тертуллиан бросился на их защиту, когда гностик Маркион, увидевший принципиальную, как ему показалось разницу между содержанием Ветхого и Нового Заветов, разработал учение о суровом Боге первого и добром Боге второго. Состоящий из пяти книг трактат Тертуллиана «Против Маркиона» – самое большое по объему из дошедшего до нас 31-го его сочинения. Очевидно, карфагенский автор посчитал угрозу, исходящую от этого еретика, самой опасной: она лишали христианство его «корней». Маркионов Христос, по словам Тертуллиана, не имеет права судить людей, ведь Его пришествие не было предсказано, Его никто не ждал (Tert. Adv. Marc., IV, 23, 2). Тертуллиан (как и большинство его современников) не мог допустить существования «новой» истины; истина, по его словам, древнее всего (Tert. Apol. 47, 1).

Среди христианских общин в первые века христианства выделялись так называемые гностики, многие из которых относились достаточно критически к Ветхому Завету. В поисках другого авторитетного источника они обращались к Гомеру. Христианский автор Ипполит (170–236 гг.) рассказывает о том, что гностики-наассены усмотрели в словах «Одиссеи»: «Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленных Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руке свой Жезл золотой (по желанию его наводящий на бодрых Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных), Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тени » (Od. XXIV, 1–5, пер. В.А. Жуковского) намек на христианское слово, золотым жезлом которого является железный жезл из псалма (Пс.2:9). По мнению наассенов, оно, пробуждая уснувшие души, действует в соответствии с ролью, принадлежащей Христу (Еф.5:14) (Hipp. Ref., V. 7, 29–33) [34]. Отметим, что и Климент неоднократно пытается аллегорически истолковать гомеровские образы. В «Увещевании», например, он сопоставляет мачту, к которой был привязан Одиссей, чтобы не погибнуть при звуках песни сирен (Od. XII, 178–179), с древом креста Господня (Clem. Protr., 118, 4). Однако широко использовать языческий эпос как «древний источник», подтверждающий истинность новой веры, не решался даже Климент. На это существует много причин. Как говорилось выше, уже Платон критически относился к Гомеру. О том, что классическая античность в поздние времена оказалась скомпрометированной множеством непристойных мифов, пишет Г. К. Честертон [35]. Кроме того, как известно, «никакой пророк не принимается в своем отечестве» (Лк.4:24): жителям Римской империи, ищущим Бога, нужна была таинственность, неизвестность и загадочность. Это чувствовал опытный проповедник Климент: «Не становитесь ли вы бесчувственными, как Ниоба, или, скорее, скажу вам нечто более таинственное, как еврейская женщина (древние называли ее женой Лота)? Эта женщина окаменела из-за привязанности к жителям Содома, которые были безбожниками, впавшими в нечестие, жестокосердными и глупыми» (Clem. Protr., 103, 4). Привычные сравнения не заставляли чаще биться сердца современников Тита Флавия, увлекавшихся пришедшими с востока культами Кибелы, Исиды и Осириса. Используя древние библейские образы, Климент обеспечивал внимание изуверившихся в родных богах интеллектуалов к новой религии.

Итак, лишь ссылка на древний источник могла в ту эпоху придать авторитет новому учению, которое в силу людской косности иначе не было бы воспринято. В том случае, однако, если идеи новой боговдохновенной религии достаточно сильно отличались от идей «первоисточника», адептам этой религии приходилось, «домостроительства ради», обращаться к аллегорическому методу, который позволял находить в любом древнем тексте исполнившееся предсказание или элементы «тайного учения». Насколько удобна была аллегория при истолковании какого-либо образа в нужном направлении, можно судить из следующего примера. Климент Александрийский пишет: «Кара ждет и самого князя зла. Угрожает ему пророк Захария: «Да осудит тебя Тот, Кто избавил Иерусалим. Разве это – не головня, вытащенная из огня?» Неужели в людях заложено стремление к добровольной смерти? Зачем они прибегли к этой смертоносной головне, вместе с которой и сгорят, когда можно хорошо прожить в согласии не с обычаем, а с волей Бога?» (Clem. Protr., 90, 1–2). Под «головней» пророк подразумевает Иерусалим; Климент же считает, что Захария так назвал Сатану. Амвросий Медиоланский (ок. 340–397 гг.) это же место толкует совершенно по-другому: «устами Исаии было открыто, что все люди подлежат очищению Христовым страданием. Он выжег наши грехи, словно уголь – плоть, как сказано у Захарии: «не головня ли Он, исторгнутая из огня? Иисус же одет был в запятнанные одежды»» (Зах.3:2–3) (Ambr. De Spiritu Sancto, I, 10, 113).

Языческие мистерии в интерпретации Климента. «Увещевание к язычникам» – небольшое, по сравнению с необъятными «Строматами», сочинение, дает нам тем не менее весьма полное представление о творчестве Климента. Здесь можно найти и аллегорические толкования, и бытовые зарисовки, и этимологические изыскания, и цитаты из комедиографов, трагиков, мифологов, историков, логографов, из оракулов Сивиллы и орфических гимнов, их Библии и Гомера; здесь можно найти множество мифов, узнать о тех или иных локальных культах, о скульпторах и их творениях, о храмах и прорицалищах. Климент не боится говорить и о самом темном, непристойном, что есть в язычестве – о некоторых обрядах и о мифах, лежащих в их основе, и о самом светлом – прозрениях языческих мудрецов, в частности – Платона, которого Климент берет себе в помощники в поисках Бога (Clem. Protr., 68, 1). Автор «Увещевания» постоянно помнит о том, что пишет для образованных язычников [36]. Свою книгу он начинает сравнением легендарных греческих певцов, таких как Амфион, Арион, Евном, Орфей с другим Певцом, с пришедшим в мир Логосом, поющим Новую Песнь, и заканчивает сравнением христианских таинств с вакхическими оргиями. Вообще, Климент не отказывает себе в удовольствии познакомить нас с разными мистериями. Если Иустин, Феофил Антиохийский и Татиан нападали на греческую мифологию как на наиболее слабое место своих противников, язычников, для того чтобы обличить всю их культуру, то Климент Александрийский, не ограничиваясь кратким пересказом мифов, демонстрирующих суетность и порочность языческого мира в целом, стремился прежде всего разоблачить популярные в его время мистерии. Из предшествовавших ему апологетов так подробно об этом не писал, пожалуй, никто. Татиан, например, об Элевсинских мистериях сообщает лишь, что они свидетельствуют о совокуплении Зевса с дочерью и ее родах, что похищение Персефоны Плутоном становится мистериями, в которых Деметра оплакивает дочь (Tat. Orat., 8). Климент же, чтобы никто не подумал, что он что-нибудь упустил по незнанию (Clem. Protr., 47, 7), иногда говорит о вещах, которые не служат его непосредственной цели. Он любит демонстрировать свою осведомленность во всем, что касается язычества. Рассказывая о блуждании Деметры и о ее скорби, он заменяет Ямбу, рассмешившую богиню непристойными шутками, Баубо, которая, когда печальная Деметра отказалась выпить кикеон, задрала подол и показала богине срам. «Деметра же радуется зрелищу и пригубляет напиток, насладившись увиденным. Это и есть мистерия афинян» (Ibid., 20, 3). Таким образом, Климент для того, чтобы скомпрометировать прославленные элевсинские таинства, вводит в них принадлежащую орфическим мистериям [37] Баубо. Приписывая одним таинствам черты других, автор концентрирует в них непристойное.

По мнению М. П. Нильссона, подвергавшего сомнению то, что Климент был в числе посвященных, церковные авторы не стремились к точности описаний обрядов и не проверяли, каким именно мистериям эти обряды относятся. Целью христианских писателей было показать предосудительность мистерий. Читатели практически ничего не знали об этом предмете и не могли проверить сообщаемую информацию [38]. Трудно, однако, отнести сказанное к отличавшемуся своей дотошностью Клименту, который едва ли мог позволить себе игнорировать мнение людей, способных его разоблачить. Это означало бы, что посвященных в Элевсинские мистерии было очень мало (что не является правдой) и что апологет сознательно отказывался от возможности обратить их: кто же привлечет к себе людей очевидной ложью? Вряд ли являются сознательным блефом его слова «если вы посвящены, то будете смеяться более других над этими чтимыми у вас мифами» (Clem. Protr., 14, 1).

Если же Климент не опасался быть уличенным во лжи, то это могло означать, что он говорит о малоизвестных разновидностях мистерий или, находя в известных низменные аспекты, пытаясь скомпрометировать высшую, развитую форму обращением к низшей, так интерпретирует их, что все они предстают перед нами в совершенно непристойном виде. Подобным образом поступали воинствующие атеисты позднейших времен, высмеивая Библию. Наконец, он мог, заявив о сходстве мистерий между собой [39], позволить себе искусственно создать «на бумаге» некие эклектичные таинства, в которых знающие люди могли бы находить знакомые черты известных им обрядов. В таком случае мы должны говорить не о злом умысле и искажении фактов, а о литературном приеме автора. Эта эклектика не должна была отпугивать знатоков: Э. Хэтч упоминает «роспись в нехристианских катакомбах в Риме, в которой элементы греческих мистерий Сабазия и Митры таким образом, который предполагает, что и культы их также были смешаны» [40].

В начале своего «Увещевания» (13, 1–2) Климент производит слово «мистерии» и от слова μúσος («позор»), и от имени Миунта из Аттики, погибшего на охоте, и от слов «охотничьи басни (т.е. мифы)». При этом он словно бы забывает о том, что слово «мистерии» употребляется уже в Новом Завете [41]. Однако в конце «Увещевания» он, говоря о христианских таинствах, восклицает: «О поистине святые мистерии!» (Clem. Protr., 120, 1) [42]. В «Строматах» Климент ссылается на мистерии, чаще справлявшиеся ночью, для доказательства тезиса о полезности ночного времени для размышления (Clem. Strom., IV (22) 140, 2), и пишет о том, что Спаситель посвящает христиан в таинства в соответствии со словами Еврипида [43], о недопустимости для непосвященных знать их (Ibid., IV (25) 162, 3–4). Различное восприятие таинств характерно не только для Климента из Александрии и, например, карфагенянина Тертуллиана, но и для Востока и Запада в целом. По словам Э. Хэтча, «христианские общины, которые были наиболее близки по форме и по духу к греческой культуре» (речь идет о гностиках), стали первыми, в которых появились элементы, идентичные тем, что существовали в языческих таинствах [44]. Первоначальная простота и открытость культа постепенно заменялись пышностью и таинственностью, характерными для языческих обрядов. Так, например, благодаря гностикам, по мнению Э. Хэтча, удлинился период подготовки к крещению [45]. Неслучайно богослужениям Восточной (Православной) Церкви свойственно большее великолепие, доставшееся ей в наследство от античных мистерий, чем для Западной. Именно на Западе протестантами, стремившимися вернуться к незатейливости иудео-христианского культа, был сделан решительный шаг к упрощению обрядности.

Итак, «Элевсинские мистерии» Климента, наделенные чертами орфических и, возможно, александрийских [46], суть плоды его творчества. Языческие мифы стали для него бесценным материалом, сокровищницей, из которой он выносил «новое и старое» (ср. Мф.13:52). Если Иустин видел в них лишь плагиат демонов, то Клименту они помогали говорить на языке, понятном для его читателей. Показав в начале «Увещевания» низость языческих мистерий, он в конце подвел читателя к мысли, что христианские таинства, будучи неизмеримо выше языческих, должны заменить их в жизни людей.

В отличие от Татиана и некоторых других христианских апологетов, считавших все, что связано с язычеством, делом рук дьявола, Климент с большим уважением относился к эллинской мудрости, считая, что философы среди греков играли роль еврейских пророков [47]. Многое они, по его мнению, заимствовали из Священного Писания, однако некоторые из них получали откровение непосредственно от Божественного Слова: Клименту оказалась близкой идея Иустина о дохристианском действии Логоса. Так, похвалив Платона («Прекрасно, о Платон, ты прикасаешься к истине!»), автор «Увещевания» обращается к нему: «Начнем поиски благого вместе, ибо во всех вообще людей, особенно же в тех, которые проводят много времени в занятиях наукой, вливается по каплям некий божественный поток (τìς ἀπόῤῤοια θεϊκή)» (Clem. Protr., 68, 2). Ниже он говорит, что не только Платон, но и многие другие провозглашали Богом лишь одного единственного Бога по Его наитию (κατ? ὲπίπνοιαν αὐτοῦ), когда им случалось ухватиться за истину (Ibid., 71, 1). Климент признает, что философы писали порой «по вдохновению Божьему» (Ibid., 72, 5), а об эллинах утверждает, что если они, «приняв в себя некие истины божественного Слова, мало сказали об истине, то они свидетельствуют этим, что сила ее не сокрыта» (Ibid., 74, 7). Говоря о врожденной вере (ἔμφυτος πίστις) как о надежном свидетеле (Ibid., 95, 3) [48], он не отказывает язычникам в некоем познании Бога вне Библии (ср. Рим.1:19–21).

Боги и бесы у Климента

У раннехристианских авторов существовали две точки зрения на демонов. Согласно одной из них, наименее популярной, между душой человека и демоном (или ангелом) нет принципиального различия, души и демоны суть разные модусы одной и той же субстанции. На этой точке зрения стоял младший современник Климента Ориген. В своем трактате «О началах» он писал о духовных существах, обладавших вначале равным достоинством, – об ангелах, получающих эту «должность по заслуге», о подчиненных им творениях, в образе людей искупающих свое падение, о демонах, которые могут в продолжение веков после суровых испытаний совершить восхождение к небу (Orig. De princ., I, 6, 2–3 и 8, 4). Подобные утверждения, неприемлемые для большинства христианских авторов [49], были отнюдь не новы. Так учил Филон Александрийский, утверждавший, что души, демоны и ангелы – это разные имена, но у них одна и та же основа, ὑποκείμενον (Phil. De gig., 16). Одни души спустились к телам, другими, не пожелавшими прилепиться к земному, как слугами пользуется демиург для наблюдения за смертными (Ibid., 12). Порочные ангелы (или души), не познавшие добродетель, возжелали людских дочерей, т.е. наслаждения (Ibid., 17). Демонология Филона в данном произведении сводится в конечном счете к учению о человеческих душах. О наказании демонов, воплощающихся в различных образах смертных созданий прежде, чем вознестись до божественных почестей, говорил еще Эмпедокл в «Очищениях» (Fr. 115, 146), а Сократ (Plat. Crat., 397d-398c et Plat. Resp., V, 468e-469b), ссылаясь на Гесиода, учит, что достойные люди после смерти становятся демонами [50]. Согласно Диогену Лаэртскому (Diog. Vitae philos., VIII), Пифагор учил, что душами, называемыми демонами и героями, полон воздух. В пифагорейских «Золотых стихах» (70 и сл.) сказано: «Если же, оставив тело, ты придешь в свободный эфир, будешь бессмертным богом, вечным, более не смертным». В схолиях к 1140 ст. «Алкестиды» Еврипида читаем: «Говорят ведь, что мертвые – это демоны». Халкидий критикует в своих комментариях к «Тимею» тех, кто полагает, что демоны – это души, лишенные бремени тел [51].

Согласно другой точке зрения, демоны – это души исполинов, т.е. детей падших ангелов от смертных женщин (Ath. Leg., 24, 3; 25, 1) [52], или же сами исполины (Iust. Apol., II, 5, 3). Здесь мы встречаемся с буквальным пониманием 2-го стиха из 6-й главы книги Бытия: «Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали себе в жены, какую кто избрал» [53]. Согласно Иустину (Iust. Apol., I, 5, 2; II, 5, 5–6), ангелы сами берут себе и своим детям, демонам, имена, а преступления богов, описанные поэтами, суть дела этих нечистых духов [54]. Он пишет: «Еще в древности злые демоны, открыто являясь, показывали людям поразительные ужасы» (Iust. Apol., I, 5, 2). «Евгемерист» же Афинагор считал, что демоны лишь узурпируют имена умерших людей, совершивших то, о чем говорится в мифах (Ath. Leg., 26, 1), и используют обманчивые движения человеческой души (Ibid., 27). Он обвинялся в создании образов, заимствованных из вещества, не самих бесов, а эти неразумные душевные движения [55].

Люди сами ответственны за свои выдумки: Афинагор, упоминая миротворцев Орфея, Гомера и Гесиода, не дает им бесов качестве вдохновителей (Ibid., 18, 26).

Таким образом, кроме дьявола, пренебрегшего своими обязанностями (Ibid., 18, 26), «падшего падением великим из-за того, что обольстил Еву» (Iust. Dial., 214, 3), имеются еще демоны и падшие ангелы.

Тертуллиан, усвоивший деление сил зла на дьявола, ангелов и демонов, учил, что «ангелы отпали от Бога и неба из-за вожделения к женщинам (ob concupiscentiam feminarum)» (Tert. De virg., 7, 2). Демонов он называет «потомством дурных ангелов (malorum angelorum proles)» (Tert. Ad. nat., II, 13, 19). В другом месте он пишет: » каким образом от неких ангелов, по своей воле ставших порочными, произошло еще более порочное племя демонов, осужденное Богом вместе с родоначальниками племени и с князем, о котором мы сказали, можно узнать из Священного Писания» (Tert. Ad. nat., II, 13, 19). Мы видим, что относительно происхождения демонов Тертуллиан стоит на позиции тех, кто понимает (Быт.6:2) в свете слов об ангелах из книги Еноха [56].

На Западе этот апокриф теряет свой авторитет только к концу III в. Если Киприан († 258 г.) говорил еще об ангелах-отступниках как о низвергшихся к общению с земным (ad terrene contagia devoluti) (Cypr. De habit., 14), а Лактанций († после 317 г.) утверждал, что общением с женщинами осквернил (mulierum congressibus inquinavit) дьявол (Lact. Div. inst., 2, 15) [57], то Августин († 430 г.), вслед за Амвросием († 397 г.) (Ambr. De Noe, 4, 8–9), стал решительно выступать против предположения о возможности падения ангелов из-за женщин. Само Писание, по его словам, свидетельствует, что речь в Быт.6идет не о настоящих ангелах, а о людях, бывших по благодати ангелами и сынами Божиими, но уклонившихся к низшему. Августин устраняет фантастический элемент в библейском стихе о грехе «сынов Божиих» с дочерями человеческими не обращением данного стиха Библии в аллегорию и отнесением падения к высшим сферам, а рационалистической интерпретацией сынов Божиих как сынов Сифа по плоти (Aug. De civ. Dei, 15, 23, 3–4; ср.: Suidas. s. v. Μιαιγαμίαι), т.е. лишением данного места какой-либо таинственности.

На Востоке с буквальным пониманием (Быт.6:2) не был согласен, как можно легко догадаться, Ориген, который следующим образом говорит о появлении злых демонов: «Мы же считаем, что некие демоны, дурные и, так сказать, подобные гигантам или титанам (τιτανικοί ἢ γγιάντιοι), ставшие нечестивыми по отношению к истинному Божеству и ангелам небесным и павшие с неба и пребывающие в более плотных телах и нечистотах на земле» [58] (Orig. Contra Cels., IV, 92, 1).

Климент Александрийский высказывается о причинах падения ангелов со свойственной ему осторожностью, называя их «оставившими Божию красоту из-за красоты тленной (διὰ κάλλος μαραινόμενον) и упавшими с небес на землю» (Clem. Paed., III, 2, 14, 2). В «Строматах» и он пишет о падении ангелов из-за вожделения (Clem. Strom., III (7), 59, 2) и из-за нерадивости (Ibid., VII (7), 46, 6), а также о том, что получившие высокий удел ангелы склонились к наслаждениям (εἰς ἡδονάς) и открыли женщинам тайное, в то время как другие ангелы скрывали, вернее, берегли до пришествия Господа (Ibid., V (1), 10, 2). Подобно Афинагору, Климент обвиняет в мифотворчестве и изобретении мистерий не демонов, а людей, подобных Орфею, Амфиону и Ариону (Clem. Protr., 3, 1). Он негодует на «отцов нечестивых мифов и гибельного суеверия – зачинщиков зла, посеявших в нашей жизни мистерии – семена пороков и смерти» (Ibid., 13, 3–5). Перечисляя причины распространения заблуждений, он не называет бесовское внушение: «Ведь одни люди, те, что впадают в заблуждение от одного вида неба и взирают на движения светил, доверившись лишь своему зрению, восхитились и обожествили их, назвав светила богами от глагола «бегать», и стали поклоняться солнцу, как индусы, луне, как фригийцы. Другие же – те, что собирают плоды культурных растений, назвали хлеб Деметрой, как афиняне, и виноград Дионисом, как фиванцы. Иные, зная о неотвратимости воздаяния за зло, обожествляю возмездия и несчастья, оказывая им почести. Поэтому поэты театральных подмостков и выдумали Эриний и Евменид, Карателей, Мстителей и Аласторов. Не отстают от поэтов и некоторые из философов, обоготворяя виды ваших страстей – Страх, Любовь, Радость, Надежду, как, например, древний Эпименид, воздвигший в Афинах алтари Дерзости и Бесстыдства. Обожествляется и то, что прежде, пока оно не обросло выдуманной плотью, было лишь абстрактными понятиями: некая справедливость – Дика, Клото, Лахесис и Атропос, Судьба, афинянки Приумножение и Цветение. Имеется шестой путь, которым распространяется заблуждение и увеличивается число богов; в соответствии с ним насчитывается двенадцать богов. Сюда относится и теогония, которую слагает Гесиод, и все, о чем богословствует Гомер. Остается последний (всего этих путей семь), имеющий своим началом сваливающиеся на людей божественные благодеяния. Не имея понятия о Боге, ниспославшем их, выдумали каких-то спасителей – Диоскуров, отвращающего беды Геракла и врача Асклепия» (Ibid.,). «… Мне остается лишь удивляться, – пишет Климент, – увлеченные какими-то фантазиями [59] первые заблудшие, будь то Фороней, Мероп или кто-нибудь другой, что возвели капища и алтари, и, как говорят, первыми принесли жертвы, стали проповедовать суеверие людям, предписывая чтить нечестивых демонов. Ведь только по прошествии некоторого времени люди стали выдумывать богов и поклоняться им. Разумеется, никто не чтил того Эрота, которого называют одним из древнейших богов, прежде чем Харм овладел неким отроком и, удовлетворив свою страсть, воздвиг в академии благодарственный алтарь. И стали называть недуг распутства Эротом, обожествляя разнузданную похоть. Афиняне же не знали, кто такой Пан, пока Филлипид не поведал им об этом. Неудивительно, что суеверие, взяв откуда-то начало, оказалось источником неслыханного зла; затем, не будучи пресеченным, но преуспев и сильно разлившись, стало создателем многих демонов, совершая гекатомбы, устраивая празднества, воздвигая статуи и строя храмы» (Ibid., 44, 1–3).

Однако языческие боги в «Увещевании» – отнюдь не эпикурейские небожители, не вмешивающиеся в жизнь людей. Климент называет их «прожорливыми и порочными демонами» (Clem. Protr., 40, 1), «стражами, имеющими в виду погибель людей, вторгающимися в человеческую жизнь наподобие льстецов, и прельщающих бесплотными призраками» (Ibid., 41, 3), «жуткими и бесчеловечными демонами, не только радующимися людскому безумию, но и наслаждающимися человекоубийством» (Ibid., 42, 1). Не дремлет и сам дьявол: «Еще и теперь злой пресмыкающийся зверь, обольщая, порабощает и притесняет людей, карая их, как мне кажется, по-варварски: варвары, говорят, привязывают пленников к мертвым телам, пока они не сгниют вместе с ними. Итак, злобный сей тиран и змей тех, которыми смог овладеть с самого рождения, привязал к камням и бревнам – к статуям и кумирам – злосчастными узами суеверия и, так сказать, вынеся живыми, похоронил вместе и идолами, пока те и другие не истлеют» (Ibid., 7, 4–5).

Однако Климент не отказывается и от евгемеровского взгляда на богов-демонов: «Большая часть того, что рассказывается о ваших богах – миф и вымысел. А то, что считается случившимся в действительности, написано о людях гадких и живших бесстыдно» (Clem. Protr., 27, 4); «те, кому вы поклоняетесь, были некогда людьми, а затем умерли. Миф же и время стяжали им славу и почет» (Ibid., 55, 2). Демоны в его описании напоминают блуждающие души покойников: » каким образом призраки и демоны могут быть богами, будучи воистину мерзкими и нечестивыми духами, всеми признанными как низменные и нечистые, тяготеющие к земле, «скитающиеся возле могил и надгробий», около которых и являются расплывчато и неясно «подобными теням привидениями»?» (Ibid., 55, 5). Подобно душам усопших, демоны используются магами [60]. Климент говорит: «Маги хвалятся, что демоны являются помощниками их нечестия; они зачисляют их себе в слуги, сделав их при помощи заклинаний подневольными рабами» (Ibid., 58, 3) [61]. Синтез демонологии и евгемеризма делает «Увещевание» любопытным свидетельством того, как ранние Отцы Церкви использовали языческое наследие для разоблачения языческих мифов, обрядов и обычаев.

В заключение отметим, что Климент достаточно корректен при разоблачении богов: он не желает уподобляться профанирующему мистерии Алкивиаду (Clem. Protr., 12, 1) и негодует на царя, совершившего кощунство ради корысти (Ibid., 52, 6). Подобные заявления, очевидно, призваны были завоевать читательское доверие.

Климент о богатстве и спасении

По словам И.С. Свеницкой: «Выпады против богатства пронизывают самые ранние произведения христиан» [62]. Социальная программа «Учения двенадцати апостолов» (Дидахе) и «Пастыря» Гермы «носит ярко выраженный демократический характер, особенно если сравнить их с памятниками христианской литературы II в. н. э., вошедшими в канон Нового Завета. Дидахе осуждает богачей, судей, несправедливых по отношению к бедным, тех, кто не работает на пользу «обремененных трудом». Еще более ярко выражена эта мысль в «Пастыре» Гермы. Автор этого произведения по происхождению – египетский раб, впоследствии вольноотпущенник. В заповедях «Пастыря» четко выражено осуждение богачей и богатства» [63]. Однако Климент Александрийский в небольшом (42 главы) сочинении «Кто из богатых спасется» предпринимает своеобразную попытку «произвести ревизию» учения Христа о богатстве и бедности. Причиной написания этого труда явилось, очевидно, стремление Климента удержать в Церкви богатых людей из новообращенных. Надо сказать, что желание каким-то образом «откорректировать» новозаветные тексты было характерно и для других раннехристианских авторов. Так, Тертуллиан в трактате «О крещении» пишет о том, что, хотя крестить могут все, миряне должны быть скромными и не присваивать обязанности епископа, ибо «стремление к епископству есть мать расколов (episcopatus aemulatio scismatum mater est)» (Tert. De bapt., 17, 2). Эти слова не согласуются с утверждением из 1Тим.3:1: «Верно слово: если кто епископства желает, доброго дела желает». В трактате «О поощрении целомудрия» Тертуллиан комментирует высказывания апостола Павла из 1Кор.7:9: «если не могут воздерживаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться», говоря, что снисходительность апостола происходит не от Святого Духа, но – от человеческого разума; кроме того, вещь, признающаяся благом только в сравнении со злом, не есть благо: ведь нельзя сказать «хорошо быть кривым», а только «лучше быть кривым, чем слепым» (Tert. De ex., 3). Ниже Тертуллиан, осуждая христиан, отвергающих воздержание, пишет: «Для нас будут примером и некоторые языческие женщины, стяжавшие славу благодаря стойкости в единомужии: некая Дидона, которая, будучи изгнанницей в чужой земле, где должна была даже желать брака с царем, предпочла, напротив, сгореть, чем выйти замуж (maluit e contrario uri quam nubere)». (Tert. De ex., 13). Здесь он вновь возвращается к словам Павла из 1Кор.7:9, которые он переиначивает: e contrario («напротив») может относиться не только к предшествующим словам из 13-й главы, но и к словам апостола.

Климент, в отличие от ригориста Тертуллиана, пытается не усугубить, а смягчить новозаветные предписания. В самом деле, в Евангелии богатство и богатые осуждаются значительно чаще, чем прелюбодеи и прочие грешники. Вероятно, лишь лицемеры и фарисеи вызывали большее раздражение Господа. Любопытна его притча о богаче и Лазаре (Лк.16:19–31). Первый попал в ад только потому, что был богат; о других его грехах Евангелие не сообщает. Бедняк же попал на лоно Авраамово только благодаря своей бедности. Согласно словам Христа, «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:24). Речь здесь, вероятнее всего, идет не об очень низких воротах в Иерусалиме (о них не говорится ни в одном современном комментарии к данному месту), а о вещах очень малых (что меньше игольного ушка?) и очень больших (в Палестине верблюд был самым крупным животным). Таким образом, эта притча вообще закрывает вход в Царствие Небесное для богачей. См. также: «не собирайте себе сокровищ на земле»; «не можете служить Богу и маммоне»; «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться»; «не заботьтесь о завтрашнем дне» (Мф.6:19, 24–25, 34). Отметим, что достаточно критично к богатству относился и столь почитаемый Климентом Платон. В частности, его Сократ для контраста со своим идеальным государством дает описание отрицательных типов государств: тимократии, олигархии, демократии и тирании (Plat. Resp., VIII, 545c-569c). Их общей чертой и основным стимулом для граждан являются материальные заботы. При всех названных устройствах существует конфликт между богатыми и бедными, торжествует алчность, погоня за деньгами, стяжательство. По мнению Сократа, то, чего стражи никоим образом не должны допускать в государство, это – богатство и бедность (Ibid., IV, 422a); он утверждает, что наилучший государственный строй, – это когда большинство говорит об одном и том же: «Это – мое!» или «Это – не мое!» (Ibid., V, 462c)

Тем не менее, Тит Флавий, не любивший буквального понимания священных текстов, по своему обыкновению решается истолковать их в нужном для себя направлении. И нужно отдать должное его остроумию в тех случаях, когда он с достоинством выходит из затруднительных положений, в которые его ставит Евангелие. Так, например, в 11-й главе он утверждает, что слова Христа «продай имение твое» подразумевают лишь то, что юноше, спросившему Его о достижении вечной жизни (Мф.19:16–30; Мк.10:17–31; Лк.18:18–30), следовало отринуть не само богатство, а ложные представления о богатстве. Далее Климент указывает, что при буквальном понимании ответа Христа нужно было бы считать за наследников вечной жизни всех нищих. Писатель при этом как бы забывает на время о дальнейших словах Спасителя: «Приходи и следуй за Мною». Именно исполнением этой второй части совета Христа богатому юноше апостолы отличаются от называемых Климентом «нищих» язычников Анаксагора, Демокрита и Кратеса. Вопрос, который остается после прочтения трактата Климента: «Может ли человек, равнодушный к богатству, если не преумножить, то хотя бы сохранить его?»

Прекрасное и уродливое глазами Климента

Огромное значение в эстетике Климента имеет музыка. «Увещевание» начинается с рассказа о певце Евноме, заменившем порванную струну песней цикады. Ниже Климент перечисляет лады: Терпандров, Капионов, фригийский, лидийский, дорийский (Clem. Protr., 2, 4), а Христа называет Певцом (Ibid., 3, 2), музыкальным инструментом, пангармонием (Ibid., 5, 4 и 6, 1–2), Новой Песней (Ibid., 6, 5). Обращаясь к язычникам, которых он сравнивает со змеями, Тит Флавий говорит: «Пусть дикость ваша будет зачарована небесным пением» (Ibid., 106, 1). Своя песня есть и у греха: «Смазливая потаскушка, наслаждение, поет, прельщает вульгарной музыкой», «проплыви мимо пения – оно вызывает смерть» (Ibid., 118, 2 и 4).

Музыкальная гармония – любимый образ Климента: Новая Песня – «все остальное она устроила слажено и разногласие элементов привела к гармонии, чтобы вся вселенная стала у нее созвучием. Дала свободу морю, однако воспрепятствовала ему покрыть землю; землю же, прежде подвижную, сделала твердой и установила ее границей для моря; натиск огня ослабила воздухом, как бы смешав дорийский лад с лидийским, а суровый холод воздуха укротила примесью огня, слаженно сочетав столь разные голоса. В самом деле, чистая песня, опора всего и гармония всего, распространившись от центра до краев и от краев до центра, все это настроила не согласно фракийскому ладу, подобному Иувалову, а согласно отеческой воле Бога, к которой возревновал Давид» (Clem. Protr., 5, 1–2). «Единство же, состоящее из многих составных частей, взяв от многозвучия и разноголосицы божественную гармонию, становится стройным звучанием, следуя за одним хоревтом и учителем – Словом» (Ibid., 88, 3).

Музыкальные образы [64] сопровождают читателя на протяжении всего текста «Увещевания»: «Слово же Божие, от Давида пришедшее, но прежде Давида бывшее, презрев бездушные инструменты, лиру и кифару, и настроив сообразно со Святым Духом это мироздание и малую вселенную – человека, его душу и тело, играет Богу на многоголосом инструменте и обращается к этому инструменту, человеку, говоря: «Ты – кифара, свирель и храм Мой». Кифарой человек называется из-за гармонии, свирелью из-за дыхания, храмом из-за слова, чтобы одна наигрывала, другая звучала, а храм вмещал в себя Господа. Действительно, Давид, царь и кифарист, которого мы упомянули немного выше, побуждал к истине и отвращал от идолов, совершенно не желая воспевать демонов, которых он преследовал истинной музыкой. Играя и напевая, Давид исцелял мучимого ими Саула. Господь изготовил прекрасный живой музыкальный инструмент, человека, по Своему подобию» (Clem. Protr., 5, 3–4). «Песня является гимном Царю вселенной. Девушки перебирают струны, ангелы славословят, пророки вещают; разносится музыкальное эхо» (Ibid., 119, 2).

Климент видит в музыке, вообще говоря – в прекрасном, отражение Бога в мире; уродливое же для него – атрибут зла. Он пишет: «Вот ваши боги: призраки, тени, а также эти хромые и сморщенные, косящие глазами Молитвы, дочери скорее Терсита, чем Зевса» (Clem. Protr., 56, 1). Титу Флавию, высмеивающему обожествление Филиппа, сына Аминты, у которого была сломана ключица, изувечено бедро и выбит глаз (Ibid., 54, 5), претит любое уродство, увечье [65], любая неестественность. В искусстве ему непонятны символизм и аллегоризм: он порицает Александра Македонского, который, желая казаться сыном Аммона, велел скульпторам вылепить себя рогоносным, «хлопоча о том, чтобы обезобразить прекрасное лицо человека рогом» (Ibid., 54, 2). В этой связи интересно следующее его замечание: «Если кто-нибудь, ходя вокруг, будет разглядывать картины и статуи, сразу узнает ваших богов по их постыдной, не подобающей богам наружности: Диониса – по одеянию, Гефеста – по знакам его ремесла, Деметру – по страдальческому облику, по головной повязке – Ино, по трезубцу – Посейдона, по лебедю – Зевса. На Геракла указывает костер. А если кто увидит женщину, изображенную обнаженной, узнает в ней златую Афродиту» (Ibid., 57, 2).

Как музыка для Климента может быть вульгарной, опасной, греховной, таки скульптура: «В Риме в старину ксоаном Ареса было копье, так как ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло» (Clem. Protr., 46, 4). Именно искусству Климент вменяет в вину обожествление образов богов: «Вас искусство обмануло, склонив если не к страсти, то к почитанию статуй и картин» (Ibid., 57, 5); «ваятели бесчестят немую землю, изменяя подлинную ее природу, побуждая других при помощи своего искусства поклоняться ей» (Ibid., 51, 6); «прилагается искусство, материя облекается в форму, и вещество становится благодаря одной лишь форме почитаемым» (Ibid., 56, 5).

Для певца гармонии Климента не καλός («красивый») представляется ἀγαθός («добрым»), а ἀγαθός – καλός. Для него важно соответствие внешней красоты внутренней чистоте. О любимце императора Адриана красавце Антиное он пишет: «Зачем же ты причисляешь к богам того, кто удостоился почестей за блуд? Зачем приказал оплакивать его как сына? Зачем рассказываешь о его красоте? Позорна красота, загубленная надругательством. Не тиранствуй, о человек, над красотой, не глумись над цветущим юношей; сохрани чистоту чистой, чтоб была подлинной; будь царем над ней, а не тираном! Пусть она пребудет свободной! Тогда я признаю твою красоту, ибо ты сохранил чистым образ; тогда поклонюсь красоте, когда она – истинный прообраз прекрасного» (Clem. Protr., 49, 2). Наставленного в справедливости человека, в сердце которого начертаны речения истины, Климент называет «прекрасным гимном Богу» (Ibid., 107, 1) [66]. В «Увещевании» практически не говорится о Христовых страданиях. Исключением являются фразы, подобные следующим: «Господь пожелал вновь освободить его от оков и, облекшись плотью, победил змея и поработил тирана – смерть и, что самое удивительное, человека того, соблазненного удовольствием, связанного тлением, Своими распростертыми на кресте руками явил миру освобожденным. О таинственное чудо! Господь упал, а человек восстал» (Clem. Protr., 111, 2–3). «Он набрал при помощи собственной крови и слова не обагренное кровью войско и вручил солдатам Царство Небесное» (Ibid., 116, 2). В этом Климент сильно расходится со своим современником Тертуллианом, делавшим акцент именно на страстях Господа [67]. Эти две тенденции изображать Христа получат дальнейшее развитие в восточной и западной иконографии. Эстетика страсти была совершенно чужда спокойному духу Тита Флавия. Наиболее показательными в этом отношении представляются такие его слова: «Посмотрите на идолослужителей с грязными волосами, в оскорбительно испачканной и порванной одежде, не ведающих, что значит мыться, длиной ногтей уподобившихся зверям, многих же – лишенных половых органов и показывающих на деле, что храмы идолов суть некие могилы или темницы. Мне кажется, что эти люди оплакивают богов, а не поклоняются им, испытывая по отношению к ним нечто подобное скорее жалости, чем почитанию» (Ibid., 91, 1).В другом месте он с похвалой отзывается об одном греческом мудреце, убеждавшем египтян: «Если вы считаете кого-нибудь богами, не оплакивайте их и не бейте себя в грудь. Если же оплакиваете, то не считайте их богами» (Ibid., 24, 3). Как было сказано выше, физическое уродство, увечье как таковое было противно Клименту [68]. Распятым у него оказывается не Христос, а смерть: «Он сделал из заката восход и распял смерть в жизнь» (Ibid., 114, 4). Страсть и страдание не гармоничны и не могли быть воспеты Титом Флавием. Он с осуждением говорит об обожествлении язычниками скорби (Ibid., 3, 1) и страстей (Ibid., 26, 4).

Главной прелестью греческой религии, по словам Ф.Ф. Зелинского, был культ видимой красоты [69]. Именно поэтому Климент много места в своем сочинении уделяет скульпторам и их творениям. Вероятно, он чаще всех остальных ранних христианских авторов обращается к теме воплощения богов в статуях. Он называет имена тринадцати скульпторов (Арг, Бриаксид, Дипен, Калос, Лисипп, Поликлет, Пракситель, Сикон, Скиллид, Скопас, Смилид, Телесий, Фидий) [70]. Самого Бога он называет Создателем одушевленной статуи – человека (Clem. Protr., 98, 3), а своих читателей – богоподобными изваяниями Слова (Clem. Protr., 121, 1).

Климент и Египет

Поскольку Климент жил и писал в Египте [71], большое место в его сочинениях уделено египетской мифологии, истории и культуре. Он замечает: » египтяне, о которых я упомянул, разделились по своим культам: жители Сиины поклоняются лещу, населяющие Элефантину – меоте (это другая рыба), оксиринхиты рыбе, давшей название их краю, – осетру; кроме того, гераклеополиты – ихневмону, жители Саиса и Фив – барану, ликополиты – волку, кинополиты – собаке, Апису – жители Мемфиса, мендесцы – козлу» (Clem. Protr., ). Ниже читаем: «Сами демоны признают свое чревоугодие, говоря: «Жертвенный чад, возлиянья – нам дар сей достался на долю». Что иное изрекли бы египетские боги, такие как коты или ласки, обладай они способностью говорить, чем этот гомеровский стих, в котором содержится признание в любви к дыму от сжигаемых приношений и поваренному искусству?!» (Ibid., 41, 3–4). Климент использует популярную, очевидно, в Египте поговорку о тмуитском козле (Ibid., 32, 4), излагает несколько версий появления в Египте статуи бога Сараписа (Ibid., 48, 1–6), говорит о введении в Египте императором Адрианом культа Антиноя (Ibid., 49, 1–3), приводит пророчества Сивиллы о храме Исиды и Сараписа (Ibid., 50, 3), упоминает об убийстве Камбисом священного быка Аписа (Ibid., 52, 6).

Примечательно, что, подразделяя язычников на эллинов, египтян и философов (первые обожествляли дерево и камни, вторые – ибисов и ихневмонов, третьи – огонь и воду (Clem. Protr., 65, 2)), он пишет со снисхождением именно о верованиях своих земляков: «И насколько лучше египтяне, которые по деревням и городам воздали божественные почести бессловесным животным, чем эллины, поклоняющиеся таким вот богам?! Боги египтян пусть звери, но не развратны, не похотливы. Ни один из них не стремится к наслаждениям, противным природе. О том, каковы боги эллинов, зачем еще говорить, когда уже сказано достаточно? Вы же, во всех отношениях лучшие (боюсь сказать, худшие), чем египтяне [72], вы, не перестающие изо дня в день высмеивать египтян, каковы вы в отношении обожествления бессловесных тварей?» (Ibid., 39, 4 и 6). Очевидно, Климент здесь следует за апостолом Павлом, который для иудеев был как иудей, чтобы приобрести иудеев, для чуждых закона – как чуждый закона, чтобы приобрести чуждых закона, а для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных (1Кор.9:20–22). Вспомним слова апостола, одобрительно отзывающегося о жертвеннике «неведомому богу» [73]: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян.17:22–23). Любопытна позиция Тертуллиана, который, сказав, что Варрон разделил римских богов на известных, неизвестных и выбранных, удивляется, зачем им понадобились неизвестные, если есть известные. «Может быть, – с сарказмом предполагает апологет, – они пожелали воспользоваться аттической глупостью, ведь у афинян есть жертвенник «неведомым богам»» (Tert. Ad. nat., II, 9, 3–4). Мы видим, что и в этом вопросе Климент принципиально расходится со своим карфагенским современником.

В «Строматах» Климент достаточно подробно говорит о трех типах египетских знаков, что заставляет предположить, что он имел достаточно полное представление о египетской письменности (Clem. Strom., V (4), 20–21) [74]. В другой книге он со знанием дела описывает египетское ритуальное шествие (Clem. Strom., VI (4), 35–37).

Поселившись в Александрии уже в зрелом возрасте, Климент сросся с египетской землей, обрел здесь вторую Родину, обращая свои сочинения прежде всего к египетской аудитории. Его отношение к верованиям, которые он считал ошибочными, несет на себе отпечаток характерной для Восточной Церкви относительной терпимости к «заблуждающимся»: на Востоке не было инквизиции, Варфоломеевской ночи, истребления индейцев и «Индекса запрещенных книг». Возможно, причиной этому был «свободолюбивый дух эллинизма» [75], частично унаследованный Восточной Церковью.

Климент в своем творчестве стремился объединить Библию и философию, побудить посвященных в языческие мистерии к принятию Христовых таинств, примирить богатых и бедных, античное и христианское представление о прекрасном. Иногда ему это удавалось, иногда – нет. Но в результате его работы были заложены основы того христианства, которое известно теперь как Православие, присоединившее к открытым Христом истинам все достижения древней мысли, вобравшее в себя все лучшее, что было создано творческим гением эллинов.

А. Ю. Братухин

Глава первая. Христос – это Новая Песня, Слово Истины

I. Евном и цикада

Фиванец Амфион и Арион из Метимны – оба были сведущими в музыкальном искусстве (оба, впрочем, принадлежат мифу, и песня о них доныне поется в хороводах язычников): Арион, приманивший музыкой рыбу, Амфион, окруживший Фивы стенами. Другой же художник, фракиец (это уже из иного мифа), приручал зверей одной лишь песней и даже деревья – дубы – пересаживал музыкой. Я, пожалуй, расскажу тебе еще один миф о певце, похожем на этих, – о локрийце Евноме и о дельфийской цикаде. В Дельфах устраивалось празднество греков в память о мертвом змее, надгробное слово которому пел Евном. Не могу сказать, гимном или плачем о змее была эта песня. Проводилось состязание, и Евном играл на кифаре в час зноя, когда цикады пели под листьями, согретые на горах солнцем. Пели же они не мертвому пифийскому змею, но премудрому Богу песнь свободную от правил, лучше мелодий Евнома. Рвется струна у локрийца, слетает цикада на накольню и начинает петь на инструменте, как на ветви. И певец, настроившись, заменил недостающую струну песней цикады. Так вот, не песней Евнома вызывается цикада, как того хочет миф, воздвигший в Дельфах медную статую Евнома вместе с его лирой и помощницей. Она слетела и пела сама по себе, язычникам же кажется, что она подражала музыке.

II. Древние мифы и новая песня

Как же вы поверили пустым мифам, полагая, что живые существа зачаровываются музыкой? Ясный лик истины, отданный во власть неверия, по-видимому, единственное, что вам кажется поддельным. Киферон же с Геликоном, горы одрисов и фракийцев – места лживых посвящений – благодаря мистериям обоготворены и воспеты. Я не могу вынести столько несчастий, представленных в трагедиях, хотя это и миф; у вас же и описания несчастий стали сценическими произведениями, а исполнители их – приятным зрелищем. Но и драмы, и одержимых Ленеем поэтов, что вместе с самими сатирами, исступленными процессиями и с остальным роем демонов буйствуют в опьянении и безумствуют вакхическом посвящении, запрем, увенчав плющом, на обветшалом Геликоне и Кифероне. Сведем сверху, с небес, истину, ясный ум и святой пророческий сонм на святую гору Божию. А истина, как далеко сияющий свет, пусть озарит всех кружащихся во мраке и избавит людей от блуждания, протянув им для спасения высочайшую десницу – знание. Пусть они, подняв голову и устремив взор ввысь, оставят Геликон и Киферон, пусть живут на Сионе: «ведь из Сиона придет закон, и слово Господа – из Иерусалима» (Ис.2:3) – небесный Логос, законный участник соревнования, увенчанный в театре всей вселенной. Ведь мой Евном поет не на Терпандров лад, не на Капионов и не на фригийский, лидийский или дорийский, но на вечный лад новых созвучий, соименный Богу; поет песнь новую, левитскую, ту, что уносит печаль и дает и покой, и забвенье, сладкое и истинное лекарство от скорби, смешанное с песней.

III. Обман Орфея

Мне кажется, что тот фракиец, Орфей, и фиванец, и метимнец, мужи некие, были вовсе не мужами, а обманщиками. Губя жизнь доверчивых под прикрытием музыки, в искусном шарлатанстве неистовствуя на их погибель, справляя бесчинства, обожествляя скорбь, они первые привели людей к идолам. На камнях и досках, т.е. на статуях и изображениях, они воздвигли цитадель грубого суеверия и воистину прекрасную свободу поднебесных граждан напевами и заклинаниями впрягли в крайнее рабство. Но не таков мой Певец, Который пришел, чтобы разом сокрушить тягостное рабство тиранически властвующих демонов. Он опять призвал в небо нас, брошенных на землю, направляя под мягкое и человеколюбивое ярмо благочестия.

IV. Спасительная сила новой песни

Единственный из когда-либо существовавших, Он приручил самых трудных для дрессировки животных – людей: легкомысленных как птиц, лживых как пресмыкающихся, гневливых как львов, падких до наслаждения как свиней, грабителей как волков. Камни и дерево не имеют чувств, но человек, погруженный в незнание, бесчувственнее камней. Пусть будут нам свидетелями созвучные с истиной слова пророка, полные сострадания к изнуренным неведением и безрассудством людям: «ведь из камней сих воздвигнуть детей Аврааму может Бог» (Лк.3:8), Который, сжалившись над великим невежеством и жестокосердием окаменевших для понимания истины, воздвиг из этих камней – язычников, веровавших в камни, – восприимчивое к добродетели семя благочестия. С другой стороны, источающих яд и ложь лицемеров, что строят козни справедливости, Он назвал как-то змеиным отродьем. Но если кто из этих людей добровольно раскается, последовав за Его словом, то станет человеком Божиим. Иных же Он аллегорически называет волками в овечьей шкуре, намекая на хищников в людском обличье. И всех этих весьма диких животных, и эти камни сия небесная песня преобразовала в послушных ей людей. «Были ведь, были и мы некогда неразумными, непокорными, заблудшими, служащими разнообразным удовольствиям и желаниям, живя во зле и зависти, ненавидимые, ненавидящие друг друга, – как говорит апостольское писание, – когда же были явлены доброта и человеколюбие Спасителя нашего, Бога, Он спас нас не благодаря совершенным нами справедливым делам, но по Своему милосердию» (Тит.3:3–5). Смотри, какую силу имеет новая песня! Она сотворила людей из камней и зверей. Мертвые, непричастные подлинной жизни, ожили, услышав ее.

V. Логос и гармония мира

И все остальное она устроила слажено и разногласие элементов привела к гармонии, чтобы вся вселенная стала у нее созвучием. Дала свободу морю, однако воспрепятствовала ему покрыть землю; землю же, прежде подвижную, сделала твердой и установила ее границей для моря, натиск огня ослабила воздухом, как бы смешав дорийский лад с лидийским, а суровый холод воздуха укротила примесью огня, слаженно сочетав столь разные голоса. В самом деле, чистая песня, опора всего и гармония всего, распространившись от центра до краев и от краев до центра, все это настроила не согласно фракийскому ладу, подобному Иувалову, а согласно отеческой воле Бога, к которой возревновал Давид. Слово же Божие, от Давида пришедшее, но прежде Давида бывшее, презрев бездушные инструменты, лиру и кифару, и настроив сообразно со Святым Духом это мироздание и малую вселенную – человека, его душу и тело, играет Богу на многоголосом инструменте и обращается к этому инструменту, человеку, говоря: «Ты – кифара, свирель и храм Мой». Кифарой человек называется из-за гармонии, свирелью – из-за дыхания, храмом – из-за слова, чтобы одна наигрывала, другая звучала, а храм вмещал в себя Господа. Действительно, Давид, царь и кифарист, которого мы упомянули немного выше, побуждал к истине и отвращал от идолов, совершенно не желая воспевать демонов, которых он преследовал истинной музыкой. Играя и напевая, Давид исцелял мучимого ими Саула. Господь изготовил прекрасный живой музыкальный инструмент, человека, по Своему подобию. Конечно же, и Сам Он является инструментом Божиим, пангармонием, хорошо настроенным, святым: Мудрость бесконечная, небесный Логос.

VI. Кажущаяся новизна истины

Чего же хочет сей инструмент, Слово Божие, Господь, Песнь новая? Открыть глаза слепым и отворить уши глухим, направить к справедливости хромых или заблудших, показать Бога безумным людям, положить конец погибели, победить смерть и примирить с Отцом непослушных сыновей. Человеколюбив музыкальный инструмент Бога: Господь жалеет, воспитывает, увещевает, наставляет, спасает, охраняет и в качестве платы за учение обещает нам от избытка Царство Небесное, одно лишь получая от нас – наше спасение. Порок питается гибелью людей, истина же, словно пчела, ничего существующего не портя своим прикосновением, радуется только спасению людей. Итак, ты имеешь обетование, знаешь о человеколюбии Божием, причастись благодати! Не считай спасительную песню, о которой я говорю, новой в том же смысле, что утварь или жилище: ведь она была «прежде утренней звезды» (Пс.109:3), и «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1:1). Однако заблуждение является древним, а истина кажется новой. Пусть на фригийцев как на древнейших людей указывают вещие козы, пусть на аркадцев – поэты, описывающие их как предлунных, пусть на египтян – увидевшие во сне, что их земля первой породила богов и людей, однако никто из них не существовал раньше этой вселенной. До сотворения же космоса были мы, прежде рожденные в Самом Боге по причине того, что нам предстояло возникнуть. Мы – разумное творение Бога-Слова, благодаря которому являемся древними, ибо «в начале было Слово». Но из-за того, что Слово было издавна, Оно было и остается божественным началом всего. Из-за того же, что Оно теперь приняло имя, освященное в древности, и достойное могущества – Христос, Оно названо мною Новой Песней.

VII. Предвечный Логос – Мастер, Учитель и Защитник

Слово, Христос, – причина и того, что мы были исстари (Оно ведь было в Боге), и того, что благополучно существуем. Ныне же явился людям Сам этот Логос, одновременно Бог и Человек, причина всех наших благ, обучаемые Которым доброй жизни, мы направляемся к вечной. Ведь по слову божественного апостола, «спасительная благодать Бога явилась всем людям, воспитывая нас, чтобы, отказавшись от нечестия и мирских желаний, благоразумно, справедливо и благочестиво они жили в этом веке, ожидая блаженной надежды и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» (Тит.2:11–12). Это – песнь новая, ныне воссиявшее среди нас явление Слова, бывшего в начале и сущего прежде начала. Явился недавно предсущий Спаситель, явился Сущий в Сущем, ибо «Слово было у Бога» (Ин.1:1), Учитель; явилось Слово, Которым все создано. И давший жизнь в начале, при творении, как Мастер, научил жить праведно, придя как Учитель, чтобы позднее даровать вечную жизнь как Бог. Он не впервые сейчас проявил к нам жалость за наши заблуждения, но жалел от начала. Ныне же, явившись, спас уже погибших. Еще и теперь злой пресмыкающийся зверь, обольщая, порабощает и притесняет людей, карая их, как мне кажется, по-варварски: варвары, говорят, привязывают пленников к мертвым телам, пока они не сгниют вместе с ними. Итак, злобный сей тиран и змей тех, которыми смог овладеть с самого рождения, привязал к камням и бревнам – к статуям и кумирам – злосчастными узами суеверия и, так сказать, вынеся живыми, похоронил вместе с идолами, пока те и другие не истлеют. По этой причине (ибо один лжец в древности соблазнил Еву и теперь ведет к смерти остальных людей) один помощник и защитник нам – Господь, вещавший издревле через пророков, ныне же явно призывающий к спасению.

VIII. Различные пути спасительного врачевания

Убежим, повинуясь апостольским наставлениям, от «князя, властвующего над воздухом, над духом, действующим ныне в сынах неповиновения» (Еф.2:2), прибегнем к Господу – Спасителю, Который и теперь и всегда побуждает к спасению: чудесами и знамениями в Египте, в пустыне же – через терновый куст и через облако, сопровождающее евреев по благодати человеколюбия наподобие служанки. Жестокосердных из этого народа Он принуждал страхом, имеющих же уши обращал к Слову через велемудрого Моисея, правдолюбивого Исаию и через весь пророческий сонм, взывая более к разуму. Бывает, что бранит, бывает, что угрожает; плачет над одними, поет же другим, – как хороший врач больных тел, врачует одни – мазями, другие – слабительными средствами, третьи же припарками, иные же рассекает железом, другие прижигает, иногда и отпиливает конечности, если каким-нибудь образом возможно исцелить человека, пусть даже исключением части тела. Спаситель пользуется разными интонациями и разными способами для избавления человека. Угрожая, наставляет; браня, исправляет; оплакивая, жалеет; играя на струнах, призывает. Говорит через терновый куст (те люди нуждались в знамениях и чудесах) и устрашает их огненным столпом – знаком одновременно благодати и страха: если подчинишься – свет, если нет – огонь. Поскольку плоть более ценна, чем столп или терновый куст, впоследствии стали говорить пророки. Сам Господь говорит устами Исаии, Илии и других пророков. Однако, если ты не веришь пророкам, считаешь мифом и мужей, и огонь, тебе скажет Сам Господь, Который, «будучи в образе Божием, не посчитал хищением быть равным Богу: уничижил Сам Себя» (Флп. 2:6–7) сострадательный Бог, стремящийся спасти человека. И само Слово уже явно говорит тебе, стыдя твое неверие. Слово Божие, говорю я, стало Человеком, чтобы и ты научился от Человека, как человеку стать богом.

IX. Иоанн Предтеча и плодоносная пустыня

Не странно ли, друзья, что Бог всегда направляет нас к добродетели, мы же уклоняемся от помощи и откладываем спасение? Разве Иоанн не призывает к спасению и не является ли он сам лишь увещевающим словом? Спросим его самого: Кто ты? Откуда? Скажет, что не Илия, будет отрицать, что Христос, признает, что он глас вопиющего в пустыне. Кем все же является Иоанн? Говоря кратко, увещевающим голосом Слова, вопиющим в пустыне. К чему призываешь, о голос? Скажи и нам. – Делайте прямыми пути Господа! Как Иоанн – предтеча, так и голос – предвестник Слова; голос призывающий, заблаговременно приготовляющий к спасению, голос, приглашающий к небесному наследию. Благодаря этому голосу бесплодная женщина и пустыня белее не бесплодны. Это плодоношение предсказал голос ангела; предвещающим Господа был и он, благовествующий бесплодной женщине, как Иоанн – пустыне. Благодаря этому Слову бесплодная счастлива в детях, а пустыня плодоносит. Оба голоса – ангела и Иоанна – предвещающие Господа, намекают, по-моему, на потаенное спасение, так как после явления Слова мы получили плод родительского счастья – вечную жизнь. Сведя оба голоса в один, Писание все разъясняет: Пусть услышит нерожавшая, пусть возвысит голос не мучившаяся родами, ибо у оставленной больше детей, чем у имеющей мужа. Нам благовествовал ангел, нас увещевал Иоанн постигнуть земледельца и найти мужа. Ибо оба они – в одном лице: муж бесплодной и возделыватель пустыни, наполнивший божественной силой и бесплодную, и пустыню. Ведь многих детей имела еврейская жена, когда была благородна, однако, многодетная прежде, она стала бездетной от неверия. Бесплодная обретает мужа, а пустыня – земледельца. Затем одна становится матерью верующих, другая – матерью плодов, обе – благодаря Слову. Для неверующих же неплодная остается до сих пор неплодной, а пустыня – пустыней.

X. Христос и врата в небеса

Так глашатай Слова Иоанн призывал быть готовыми к пришествию Бога, Христа, а молчание Захарии, продолжавшееся до рождения предвещающего Христа ребенка, явилось знаком того, что Свет истины, Логос, став Благой Вестью, положил конец мистическому молчанию пророческих иносказаний. Ты же, если желаешь в действительности увидеть Бога, стань участником богоугодных очищений: без листьев лавра и без украшенных шерстью и пурпуром лент, облачившись в справедливость и увенчав себя воздержанием, ревностно следуй Христу. Ибо Он говорит в одном месте: «Я – дверь» (Ин.10:9). Желающим познать Бога надо найти ее, чтобы для нас распахнулись вселенские врата в небеса. Ибо врата Слова, открываемые ключом веры, одарены разумом. «Бога никто не познал, кроме Сына и того, кому Сын откроет» (Лк.10:22). Я хорошо знаю, что открывающий двери, до сих пор запертые, позже откроет внутреннее и покажет то, что не могло быть прежде познанным кем-либо, кроме вошедших с помощью Христа, Который единственный дает возможность узреть Бога.

Глава вторая. Языческие мистерии гнусны, а боги позорны

XI. О языческих оракулах

Так вот, не заботьтесь о нечестивых святилища и полных обмана разверстых пастях бездны, будь это теспротийский котел, киррский треножник или медный додонский сосуд. Оставьте обветшалым мифам старый дубовый ствол, почитавшийся некогда в песках пустыни, и находящееся тут же прорицалище, захиревшее вместе с самим дубом. Умолк Кастальский источник, умолк и Колофонский, точно так же исчезли и остальные вещие ключи. Хотя и поздно утратившие свою суетную славу, они, однако, были полностью посрамлены, иссякнув вместе с собственными мифами. Расскажи нам и о других бесполезных прорицалищах, где безумия больше, чем пророческого дара: об Аполлоне – Кларосском, Пифийском и Дидимском, о прорицалище Амфиарая и об Амфилохе; если хочешь, прибавь к ним истолкователей знамений, птицегадателей и толкователей снов. Поставь рядом с Пифийцем толпу гадающих на пшеничной и ячменной муке и все еще чтимых многими чревовещателей. Да исчезнут во мраке святилища египтян и некромантия этрусков. Поистине безумны ухищрения недобросовестных людей – откровенный обман игорных домов. Спутники сего надувательства – козы, выдрессированные для прорицания, и вороны, наученные людьми давать оракулы.

XII. Связь мистерий со змеем и грехопадением

Что, если я расскажу о мистериях по порядку? Не буду раскрывать их в пляске, как, говорят, поступал Алкивиад, но полностью разоблачу словом истины скрытое в них шарлатанство и самих так называемых богов ваших, которым принадлежат тайные посвящения, выкачу на сцену жизни к зрителям истины. Вакханты чтят оргиями исступленного Диониса, пожирая в священном безумстве сырое мясо, и освящают рассеченные мертвые туши, увенчав себя змеями, крича в ликовании «Эван!» – «Ева!», – имя той, из-за которой началось заблуждение человеческого рода. А знаком вакхических мистерий является посвященный змей. Сразу надо заметить, что имя Хевйа, произнесенное с густым придыханием, по-еврейски означает «змея». Деметра же и Кора стали уже персонажами мистической драмы, а их скитание, похищение и скорбь Элевсин освещает светом факелов.

XIII. О происхождении слов «оргии» и «мистерии»

Мне кажется, что следует объяснить происхождение слов «оргии» и «мистерии» так: оргии от ὀργή – гнева Деметры на Зевса, мистерии же от μύσος – позора, выпавшего на долю Диониса. Даже если производить слово «мистерии» от имени некоего Миунта из Аттики, погибшего, по словам Аполлодора, на псовой охоте, вам не позавидуешь: в этом случае ваши мистерии обязаны своим именем и славой поминкам. Возможно и иначе – мистерии у тебя означают «охотничьи басни» – стоит лишь переставить звуки. Ведь мифы, пусть и другие, но подобные этим, охотятся на самых невежественных их фракийцев, самых неразумных из фригийцев, самых суеверных из эллинов. Пусть погибнет положивший начало этому людскому заблуждению, будь то Дардан, научивший мистериям Матери богов, или Ээтион, установивший оргии и посвящения самофракийцев, или тот фригиец, Мидас, научившийся у одриса, а затем распространивший среди подданных искусно созданное ложное учение. Меня никогда не прельстит киприот Кинир, дерзнувший перенести с ночи на день распутные оргии Афродиты, считая для себя вопросом чести обожествить блудницу-согражданку. Другие говорят, что Мелампод, сын Амитаона, перенес из Египта в Элладу праздник Деметры – прославление скорби. Я, пожалуй, скажу, что эти отцы нечестивых мифов и гибельного суеверия – зачинщики зла, посеявшие в нашей жизни мистерии – семена порока и смерти.

XIV. О мистериях Афродиты

Пришла пора сказать, что сами оргии ваши полны обмана и небылиц. Если вы посвящены, то будете смеяться больше других над этими чтимыми у вас мифами. Я открыто поведаю о сокровенном, не стыдясь говорить о том, чему вы не стыдитесь поклоняться. «Пенорожденная» и «Кипророжденная», подружка Кинира (я говорю об Афродите Филомедее , ибо из детородного органа возникла, того самого, отсеченного от Урана, похотливого, обесчестившего волну после своего отсечения), родилась как плод, достойный распутной части тела. При приобщении к таинству этого морского сладострастия посвящаемым в развратное искусство вручается символ рождения – крупинка соли и фаллос. Посвящаемые же приносят Афродите монету, словно любовники гетере.

XV. О мистериях Деметры, Аттиса, Кибелы и корибантов

Мистерии Деметры суть страстные соития Зевса и матери его Деметры и гнев ее (не знаю, впрочем, что сказать, как матери или как жены), из-за которого, говорят, она именуется Бримо, «Страшная», и Зевсовы мольбы с масленичными ветвями, и питие желчи, и извлечение сердца, и церемонии, невыразимыми словами. Подобное совершают фригийцы в честь Аттиса, Кибелы и корибантов. Есть молва, что Зевс, вырвав яички у барана, бросил их на лоно Деметры, словно расплачиваясь за насилие ложным самооскоплением. Я знаю, что символические изречения этого таинства, в изобилии приведенные, вызовут смех даже у вас, потерявших из-за обличений охоту смеяться: Из тимпана я вкусил, из кимвала я испил, кернос я нес, под брачным укрылся ложем. Разве эти формулы – не оскорбление? Разве мистерии – не насмешка?

XVI. О Сабазийских мистериях

А если я прибавлю и остальное? Деметра вынашивает ребенка. Кора взрослеет. Зевс же вновь вступает в любовную связь, на этот раз с Персефоной, – родитель с собственной дочерью после матери Деметры, забыв о прежнем позоре. Таким образом, Зевс – и отец, и растлитель девицы. Сочетается же, приняв образ змея, однако уличается в обмане. Действительно, символом Сабазийских мистерий для посвящаемых является «бог через лоно». Это змей, влекомый по груди приобщающихся к тайнам, – доказательство невоздержанности Зевса. Персефона вынашивает быкообразного ребенка. В самом деле, некий поэт-идолопоклонник говорит:

Бык змея был отцом, и змей – отцом быка.

Стрекало, о пастух, сокрыто на горе,

называя, думаю, пастушеским стрекалом нартековый жезл, который вакханты увенчивают.

XVII. О тесмофориях, скирофориях и арретофориях и мистериях Диониса

Хочешь, расскажу тебе о собирании цветов Персефоной и о лукошке, и о похищении Аидом, и о расселине в земле, и о свиньях Евбулея, поглощенных вместе с богинями, по каковой причине на тесмофориях свиней сбрасывают в так называемые мегароны? Эти мифологические события женщины в городе отмечают различными праздниками – тесмофориями, скирофориями, арретофориями, по-разному делая похищение Персефоны трагическим и возвышенным. Ибо мистерии Диониса совершенно бесчеловечны. Когда вокруг него, еще ребенка носились в пляске куреты, потрясая оружием, Титаны, подкравшись с помощью хитрости и обманув детскими игрушками, растерзали неразумного младенца, как говорит фракиец Орфей, поэт этого посвящения:

Бубен, волчок и куклы, суставы которых подвижны,

И золотые плоды Гесперид, сладкогласно поющих.

XVIII. О мистериях Диониса продолжение

Небесполезно будет бесполезные знаки этого вашего посвящения выставить на поругание и осуждение: бабки, мяч, волчок, яблоки, бубен, зеркальце, клок шерсти. Афина, тайно выкравшая Дионисово сердце, называется Палладой по его пульсированию. Титаны же, поставив некий котел на треножник и побросав него члены растерзанного ими мальчика, сначала варили их, затем, проткнув вертелами, стали держать над Гефестом . После появляется Зевс (вероятно, почувствовавший, раз он был богом, запах жареного, который ваши боги соглашаются принимать в качестве почетного дара), поражает перуном Титанов и поручает похоронить останки Диониса своему сыну Аполлону. Тот повинуется Зевсу и, принеся растерзанное тело на Парнас, погребает его.

XIX. О кабирских мистериях

Корибанты (если ты хочешь рассмотреть также их таинства), убив своего третьего брата, покрыли голову мертвеца багряницей и, увенчав, похоронили, принеся на медном щите к подножию Олимпа. Это и есть мистерии: говоря коротко, убийства и погребения. Их жрецы, называемые «анактотелестами» теми, для которых имеет значение наименование, отягчают сие преступление новыми нелепостями, запрещая подавать на стол сельдерей; ведь они полагают, что сельдерей вырос из вытекшей корибантовой крови, подобно тому как женщины, справляющие праздник тесмофорий, остерегаются есть упавшие на землю зернышки граната, считая, что гранаты возникли из капель крови Диониса. А те, кто называет корибантов кабирами, именуют такого рода мистерии кабирскими. Оба эти братоубийцы, взяв корзину («кисту»), в которой был спрятан фаллос Диониса, доставили ее в Этрурию – купцы, торгующие славным товаром, – и там, будучи изгнанниками, поселились, даровав этрускам в качестве религии замечательное благочестивое учение о поклонении детородному члену и корзине. По этой причине некоторые не без основания называют Диониса Аттисом, лишенным половых органов.

XX. Об Элевсинских мистериях

И что удивительного, если этруски, варвары, посвящаются в гнусные таинства в честь этих ужасных событий, когда и у афинян, и во всей Элладе мифология, касающаяся Деметры, полна позора, о котором даже говорить стыдно. Ведь Деметра, блуждая в поисках дочери Коры, сильно устает и садится удрученная, на колодец в Элевсине (это местность в Аттике). Делать это до сих пор запрещается посвященным, дабы не казалось, что они подражают горюющей богине. А жили в Элевсине тогда землеродные. Имена им Баубо, Дисавл, Триптолем, а еще Евмолп и Евбулей. От них происходит афинский род Евмолпидов и Кириков. Баубо же (не премину сказать об этом), приняв гостеприимно Деметру, предлагает ей кикеон. Когда та отказалась взять и не пожелала пить, так как была печальна, Баубо, огорчившись, словно ее обидели, задирает подол и показывает богине срам. Деметра же радуется зрелищу и отведывает напиток, насладившись увиденным. Это и есть мистерии афинян.

XXI. Об Элевсинских мистериях продолжение

Это и Орфей описывает. Приведу тебе сии его слова, дабы ты имел мистагога в качестве свидетельства бесстыдства:

Так изрекла и, одежды подняв, показала Деметре

То, что показывать стыд не велит; был Иакх там малютка.

Этого Иакха, смеясь, теребит под подолом рукою.

Тут улыбнулась богиня, улыбкою сердце согрела

И приняла благосклонно сосуд, где напиток был налит.

Имеется и пароль Элевсинских мистерий: Я постился, пил кикеон, получил из корзины («кисты»), потрудившись, отложил в лукошко («калатос») и из лукошка в корзину. Прекрасное и подобающее богине зрелище!

XXII. О тайных символах мистерий

Посвящения, достойные ночи и огня, и многомужественного, скорее же многосуетного племени Эрехтидов, а также и остальных эллинов, которых ждет после кончины то, чего они не ожидают. Кому пророчествует Гераклит Эфесский? Странствующим по ночам, магам, вакхантам, вакханкам, мистам; им угрожает тем, что после смерти; им предсказывает огонь, ведь они нечестиво посвящаются в то, что у людей считается мистериями. Эти таинства суть ни что иное, как ставшее законом вздорное мнение, сподобившаяся поклонения хитрость, благодаря которой змей обманывает тех, кто прибегает при помощи ложного благочестия к мистериям, на самом деле чуждым посвящения, и к посвящениям, лишенным мистики. Таковы и корзины, используемые в тайных обрядах. Надо разоблачить их святое и сокровенное придать огласке. Разве это не сесама, не пирамидки ли и колобки, пузырчатые лепешки и крупинки соли и змея – атрибут таинства Диониса Бассарского? Кроме того, не гранаты ли, не ветки ли фигового дерева, и нартековые жезлы и плющ, а также хлебцы из пшеничной муки и сыра, и мак? Это и есть их святыни. Вдобавок тайные символы Геи-Фемиды: душицы, светильник, меч, женский гребень, который, говоря эвфемистически и мистически, является женским половым органом. О явное бесстыдство! Раньше молчаливая ночь служила скромным людям покровом чувственных наслаждений. Ныне же, заговорив, она стала для посвящаемых проверкой их похотливости. Огонь от факелов так же изобличает страсти. О иерофант, потуши огонь! О факелоносец, устыдись факелов! – ведь на свету виден позор твоего Иакха; позволь ночи покрыть мистерии. Пусть она почтит оргии мраком! Огонь не лицемерит: он призван уличать и карать.

XXIII. Мистерии язычников безбожны

Таковы мистерии безбожников. Безбожниками я по праву называю тех, которые не познали воистину сущего Бога, растерзанного же Титанами ребенка и печалящуюся бабенку, и части тела, о которых стыд не позволяет даже говорить, бесстыдно чтят, обуреваемые двояким безбожием: во-первых, они не признают Бога, так как не хотят знать воистину сущего Бога; второе же их заблуждение в том, что несуществующих, у которых нет ничего, кроме имени, называют богами. Поэтому-то и обличает их апостол, говоря: «вы были непричастными к обетованным заветам, не имея в мире ни надежды, ни Бога» (Еф.2:12).

XXIV. Благоразумие древних «безбожников»

Да будет благословен тот царь скифов, кто бы он ни был, который своего земляка, совершавшего среди скифов заимствованные у жителей Кизика таинства Матери богов – ударявшего в тимпан, гремящего кимвалом, навесившего подобно нищенствующему жрецу что-то себе на шею – застрелил из лука за то, что он и сам у эллинов научился малодушию, и для остальных скифов сделался учителем изнеженности. Поэтому (об этом ни в коем случае нельзя умолчать) мне удивительно, каким образом Евгемера-акрагантийца, Никанора-киприота, Диагора и Гиппона – мелосцев, а также того киренца (имя его Теодор) и многих других, благоразумно проживших жизнь и разглядевших лучше остальных касающееся богов заблуждение, назвали безбожниками. Ведь хотя они не постигли истину, но предположили ошибку. Этот проблеск разума – отнюдь не малое семя, из которого вырастает истина. Один из них убеждал египтян: «Если вы считаете кого-нибудь богами, не оплакивайте их и не бейте себя в грудь. Если же оплакиваете, то не считайте их богами». Другой же, взяв Геракла, изготовленного из дерева (по всей вероятности, случилось ему что-то варить дома) сказал: «Ну-ка, Геракл, пришло время, чтобы и ты для нас, как для Еврисфея, совершил тринадцатый подвиг и приготовил Диагору мясо». И затем положил его в огонь, как полено.

XXV. О безбожии и суеверии

Крайности невежества суть безбожие и суеверие, и нужно стараться не впасть в них. Разве ты не помнишь, что имел в виду верховный жрец Моисей, когда заповедал тому, у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, а также родившемуся от блудницы не входить в общество Господне? При помощи первых двух он намекает на безбожников, лишенных плодотворной божественной силы; при помощи же третьего указывает на приписывающих себе вместо одного истинного Бога многих лжебогов, как сын блудницы приписывает себе многих отцов из-за незнания подлинного отца. Существовало некое природное, первозданное общение у людей с небом, померкнувшее впоследствии из-за незнания. Неожиданно прянув из мрака, оно вновь засияло, как об этом сказано у кого-то.

Ты видишь небо без границ, тот горный мир?

В объятьях влажных держит он весь круг земной.

и

Земли опора, на земле имеешь трон;

Кто б ни был ты, тебя узреть не можем мы.

И многое другое, подобное этому, поет племя поэтов. Ошибочные, уклонившиеся от правильного пути людские представления, будучи поистине пагубными, отвратили небесную отрасль, человека, от небесного жилища и повалили на землю, убедив держаться земных тварей.

XXVI. Семь путей возникновения идолопоклонства

Ведь одни люди, те, что впадают в заблуждение от одного вида неба и взирают на движение светил, доверившись лишь своему зрению, восхитились и обожествили их, назвав светила богами от глагола «бегать», и стали поклоняться солнцу – как индусы, и луне – как фригийцы. Другие же – те, что собирают плоды культурных растений, назвали хлеб Деметрой, как афиняне, и виноград Дионисом, как фиванцы. Иные, зная о неотвратимости воздаяния за зло, обожествляют возмездия и несчастья, оказывая им почести. Оттого поэты театральных подмостков и выдумали Эриний и Евменид, Карателей, Мстителей и Аласторов. Не отстают от поэтов и некоторые из философов, обоготворяя виды ваших страстей – Страх, Любовь, Радость, Надежду, как, например, древний Эпименид, воздвигший в Афинах алтари Дерзости и Бесстыдства. Обожествляется и то, что прежде, пока оно не обросло выдуманной плотью, было лишь абстрактными понятиями: некая справедливость – Дика, Клото, Лахесис и Атропос, Судьба, афинянки Приумножение и Цветение. Имеется шестой путь, которым распространяется заблуждение и увеличивается число богов; в соответствии с ним насчитывают двенадцать богов. Сюда относится и теогония, которую слагает Гесиод, и все, о чем богословствует Гомер. Остается последний (всего этих путей семь), имеющий своим началом сваливающиеся на людей божественные благодеяния. Не имея понятия о Боге, ниспославшем их, выдумали каких-то спасителей – Диоскуров, отвращающего беды Геракла и врача Асклепия.

XXVII. Мифы – либо вымыслы, либо рассказы о дурных людях

Это – скользкие, гибельные пути, удаляющие от истины, низводящие человека с неба и направляющие его в пропасть. Я хочу показать вам этих богов вблизи, какими бы они ни были, если они вообще существуют, чтобы вы, наконец, прекратили блуждание и возвратились на небо. Были ведь и мы детьми гнева, как и остальные. Бог же, богатый состраданием, по Своей великой любви, которой возлюбил нас, оживотворил нас, мертвых из-за грехов, вместе с Христом. Ибо живое Слово, погребенное со Христом, возносится с Богом. Те, кто до сих пор не уверовали, называются детьми гнева, будучи вскармливаемы для гнева. А мы более не питомцы гнева, ибо оставили заблуждение и устремились к истине. Таким образом, мы, некогда сыны беззакония, по человеколюбию Слова стали ныне сынами Божиими. К нам обращается ваш поэт акрагантиец Эмпедокл:

Словно в болезни вы мечетесь, бредя, в порочности лютой.

И никогда не оправитесь духом от тяжких страданий.

Большая часть того, что рассказывается о ваших богах – миф и вымысел. А то, что считается случившимся в действительности, написано о людях гадких и живших бесстыдно:

В спеси безумной идете. Оставив дорогу прямую

И проторенную, вы устремились туда, где терновник

Путь преграждает. Конец положите блужданью, очнитесь,

Ночи оставивши мрак, поспешите за светом, безумцы!

Это нам велит Сивилла, обладающая пророческим и поэтическим даром. Велит и истина, срывая с богов пугающие и наводящие ужас маски, доказывая на основании совпадений имен несостоятельность сложившихся мнений.

XXVIII. Об одноименных богах

Итак, есть те, кто описывает трех Зевсов: одного – сына Эфира, жившего в Аркадии, двоих других – сыновей Кроноса, из которых один жил на Крите, другой – опять в Аркадии. Есть и те, кто предполагает существование пяти Афин: одна – дочь Гефеста, афинянка; другая – дочь Нила, египтянка; третья – дочь Кроноса, изобретательница войны; четвертая – дочь Зевса, которую мессенцы в честь матери называют Корифасийской; наконец, пятая – дочь Палланта и Титаниды, дочери Океана. Она, нечестиво заколов отца, оделась в отцовскую кожу, как в овчину. Аристотель перечисляет Аполлонов: первого, сына Гефеста и Афины (выходит, уже не дева Афина); второго, жившего на Крите, сына Кирбанта; третьего, сына Зевса; четвертого, аркадца, сына Силена, у аркадцев он называется Номием; наконец, ливийца, сына Аммона. Дидим же, грамматик, к ним добавляет шестого, сына Магнета. Сколько же и теперь существует Аполлонов – бесчисленных смертных и тленных людей, названных подобно тем, о ком шла речь выше?

XXIX. Об Аресе, Гефесте и других

Что, если я скажу тебе о многих Асклепиях или Гермесах, или выдуманных Гефестах? Не покажется ли, что я переусердствовал, обрушив на ваши уши лавину этих имен? Но упоминания об отечестве и ремеслах, жизнеописания, а также гробницы обличают их носителей как людей. Арес, пользовавшийся у поэтов величайшей славой,

О, кровожадный Арес, подступающий к стенам губитель.

– вероломный и враждебный, он был, как говорит Эпихарм, спартиатом. Софокл же считает его фракийцем, а другие – аркадцем. Гомер говорит о том, что этот бог был связан в течение тринадцати месяцев:

Много Арес претерпел, когда От с Эфиальтом могучим

(Их Алоей породил) заключили в оковы беднягу.

В медной темнице томился тринадцать он месяцев долгих.

Да будут счастливы карийцы, что закалывают ему собак. Скифы же да не прекращают приносить в жертву ослов, как говорит Аполлодор. Каллимах свидетельствует:

Гиперборейские Феб освящает ослов приношенья.

Он же в другом месте:

Тучных закланья ослов радуют сердце его.

А Гефест, которого Зевс сбросил с Олимпа, с порога божественного, упав на Лемнос, сделался кузнецом. Будучи хромым,

семенил он на тоненьких ножках.

XXX. Об Асклепии, Диоскурах, Геракле и других

Ты имеешь и врача среди богов, а не только кузнеца. Врач же был сребролюбив, имя ему Асклепий. В качестве свидетеля предложу тебе твоего поэта, беотийца Пиндара:

Золото, сверкнув из рук несметной мздой,

Совратило его…

И палящая молния от Кронидовых мышц,

Пав меж этим и тем,

Затворила вздох в его груди,

Обоих обомкнула их участью.

У Еврипида читаем:

Зевс сына моего Асклепия убил,

Огонь с небес послав, пронзил перуном грудь.

Итак, он лежит, пораженный громом, в пределах Киносуриды. Филохор же говорит, что на острове Тенос почитается врач Посейдон, Кроносу предназначена Сицилия, где он и похоронен. Патрокл-туриец и Софокл Младший в каких-то трагедиях рассказывают о Диоскурах. Диоскуры эти были смертными людьми, если только можно верить Гомеру:

Гея уж их приняла в животворное лоно

В Лакедемоне родном, в милой сердцу земле их отчизны.

Пусть явится свидетелем также тот, кто написал «»Киприи:

Кастор был смертным: ему предназначено роком погибнуть.

Смерти, однако, не знал Полидевк, он – Аресова отрасль.

Тут, как это водится у поэтов, автор солгал. Гомер, говоривший об обоих Диоскурах, более достоин доверия. Кроме этого, он уличает и Геракла как призрака:

Мужа – Геракла, свершившего множество подвигов славных.

Итак, сам Гомер считает Геракла смертным человеком. Иероним же, философ, рассказывает о его внешности, говоря, что это – маленький, взъерошенный крепыш, а Дикеарх – что он напряженный, жилистый, черный, с орлиным носом, блестящими глазами и длинными волосами. Сей Геракл скончался, прожив пятьдесят два года, и был сожжен на костре на Эте.

XXXI. О Музах

Муз же, которых Алкман делает детьми Зевса и Мнемосины, и остальные поэты и писатели обожествляют и чтят, и которым целые города посвящают святилища – мусеи; Муз же этих, мисийских служанок, приобрела Мегакло, дочь Макара. Дело в том, что Макар, царствовавший над лесбосцами, постоянно вздорил с женой. Мегакло было обидно за мать: отчего нет? – и она покупает девять служанок-мисиек и называет их на эолийском диалекте Мойсами. Учит их воспевать дела давно минувших дней и аккомпанировать благозвучно на кифаре. Они же беспрестанной игрой и прекрасным пением завораживали Макара и унимали его гнев. Из-за этого Мегакло в виде благодарственного дара за мать посвятила богам их медные статуи и велела почитать их во всех храмах. Таковы Музы. Историю эту передает лесбосец Мирсил.

XXXII. О любовных приключениях богов

Послушайте о любовных приключениях ваших богов, о невероятной разнузданности, о которой повествуют мифы, о ранах и об оковах, о хохоте и о битвах, кроме того, о рабстве и о пирушках, наконец, об объятиях и о слезах, о страданиях и бесстыдных наслаждениях богов. Зови сюда Посейдона и весь сонм совращенных им женщин: Амфитриту, Амимону, Алопу, Меланиппу, Алкиону, Гиппофою, Хиону и мириады других, которых, несмотря на их количество, было недостаточно, чтобы утолить страсть вашего Посейдона. Зови сюда и Аполлона: это – лучезарный Феб, непорочный прорицатель и добрый советник. Но не так говорит Стеропа, Этуса, Арсиноя, Зевксиппа, Протоя, Марпесса, Гипсипила. Ведь только Дафна, ускользнув от пророка, избежала растления. Вслед за всеми пусть явится сам Зевс, отец, по-вашему, и богов, и людей. Столь сильно он был он обуян похотью, что домогался всех, на всех распространял свое вожделение; наслаждался женщинами не меньше, чем тмуитский козел козами.

XXXIII. О любовных приключениях богов продолжение

Удивляюсь я, о Гомер, твоим стихам:

Рек и бровями повел, знак давая, Кронион-владыка:

Кудри его колыхнулись, амброзии запахом полны,

На голове, чуждой смерти. Великий Олимп содрогнулся.

Гомер, ты делаешь Зевса почтенным и приписываешь ему внушающее уважение помавание. Но как только расскажешь о поясе Афродиты, изобличается Зевс, и позором покрываются его кудри. А сколь преуспел он в разврате, проведя с Алкменой так много ночей в удовольствиях! Но распутному и девяти ночей недостаточно (для разнузданности и всей жизни мало), чтобы для нас породить отвращающего беды бога. Зевсов сын Геракл – поистине Зевсов: зачатый во время долгой ночи, совершивший двенадцать подвигов в течение длительного периода, он растлил, однако, пятьдесят дочерей Тестия за одну ночь, став сразу и совратителем, и женихом девушек. Не без основания поэты называют его дерзким и нечестивым. Пожалуй, будет долго рассказывать о разных его прелюбодеяниях и развращении мальчиков. Ибо боги у вас и от мальчиков не воздерживались, пламенея страстью, один – к Гиласу, другой – к Гиакинту, третий – к Пелопу, четвертый – к Хрисиппу, пятый – к Ганимеду. Пусть ваши жены поклоняются этим богам, пусть и мужей себе просят таких же, мужей, которые столь благоразумны, что могут уподобиться богам, домогаясь того же, что и они. Пусть сыновья ваши привыкают их чтить, чтобы стать мужами, приняв богов за откровенный образец блуда. Но может быть, лишь боги-мужчины стремятся у них к любовным утехам?

Каждая в доме своем оставалась стыдливо богиня, по словам Гомера, из-за скромности избегая встречи с совершившей прелюбодеяние Афродитой. Но ведь и они со всей страстью предаются распутству, связав себя узами прелюбодейства. Эос с Титоном, Селена – с Эндимионом, нереида – с Эаком, с Пелеем Фетида, с Иасионом Деметра, с Адонисом Персефона. Афродита же, будучи уличенной в связи с Аресом, переметнулась к Киниру и взяла в мужья Анхиза, и уловила Фаэтона, и возлюбила Адониса; она же вступила в спор с Волоокой, и богини, совлекшие с себя одежды из-за яблока, предстали пред судом пастуха, чтоб он решил, какая из них прекраснее.

XXXIV. Об истории спортивных состязаний и фаллических шествий

Давай-ка, сделаем беглый обзор состязаний и лишим ореола эти поминальные празднества: Истмийские, Немейские, Пифийские и, наконец, Олимпийские. В Дельфах почитается Пифийский змей, и празднество в его честь называется Пифийскими играми. На Истме же море выбросило жалкие останки, и Истмийские игры представляют собой оплакивание Меликерта. В Немее погребен другой ребенок, Архемор, и поминальное состязание называется Немейскими играми. Писа же у вас, о панэллины, является гробницей фригийского возницы. А тризны в честь Пелопа, Олимпийские игры, присваивает Фидиев Зевс. Мистерии были, вероятно, состязаниями, посвященными, как и оракулы, мертвецам, причем те и другие получили всенародное признание. Мистерии в Агре и Галимунте, демах Аттики, совершаются в афинских пределах; состязания же и фаллосы, посвященные Дионису, принесшие много зла людям, позорят весь мир. Дионис желал спуститься в Аид, но не знал пути. Некто, именем Просимн, обещает указать его, однако, не даром. Плата же, будучи постыдной, устраивает Диониса. Любовным было вознаграждение, платой, о которой шла речь, был сам Дионис. Требование не вызывает возражений у бога, и он обещает Просимну, что рассчитается с ним, если вернется, подтверждая обещание клятвою. Узнав дорогу, ушел. Возвратился назад… Не застает Просимна (ибо тот умер). Исполняя «священный» долг перед любовником, спешит к могиле и предается там противоестественной страсти: срезав кое-как ветвь смоковницы, придает ей форму мужского члена и садится на нее, исполняя обязательство перед усопшим. Как мистическое воспоминание о сей страсти, по городам воздвигаются фаллосы Дионису. Так как если бы они не в честь Диониса устраивали процессии и пели фаллические песни, то это было бы позорнейшим деянием, – говорит Гераклит, – но одно и то же – Аид и Дионис, ради которого неистовствуют и беснуются, не столько из-за телесного опьянения, как мне кажется, сколько из-за постыдных священнодействий разнузданности.

XXXV. О богах, бывших рабами

Таковы ваши боги, ставшие рабами страстей раньше илотов у лакедемонян рабское ярмо надел у себя Аполлон у Адмета в Ферах, Геракл в Сардах у Омфалы; Лаомедонту служили Посейдон с Аполлоном, подобно негодному рабу, не сумевшему получить свободу от прежнего хозяина. Тогда они и воздвигли стены Илиона фригийцу. Гомер не стыдится говорить, что Афина освещала путь Одиссею, в руках светильник держа золотой. Про Афродиту мы читаем, что она, словно некая распутная служанка, принеся, поставила для Елены кресло перед прелюбодеем, чтобы склонить его к соитию. Паниассис передает, что, кроме этих, многие другие боги служили людям, и пишет следующим образом:

Службу у смертного мужа Деметра несла терпеливо,

Нес и Гефест хромоногий, чья сила в руках заключалась.

И Посейдон с Аполлоном в течение года служили,

И принужденный отцовскою волей Арес дерзновенный.

И так далее.

XXXVI. О человеческих слабостях богов

После этого будет естественным показать, что ваши боги любвеобильны, чувственны, подвержены тем же страданиям, что и человек. Ибо смертное тело у них, – свидетельствует Гомер, старательно изображая Афродиту пронзительно и громко кричащей из-за раны, описывая самого отличающегося воинственностью Ареса пораженным в пах Диомедом. Полемон же говорит, что и Афина ранена Орнитом; Гомер сообщает, что был поражен стрелой Геракла даже Аид; и Гелиос, как рассказывает Паниассис, который передает, что покровительница браков Гера пострадала от того же Геракла в Пилосе многопесчаном. Сосибий же говорит, что Геракл был ранен в руку Гиппокоонтидами. А если есть раны, есть и кровь. Поэтический ихор богов отвратительней, чем кровь, ибо ихор означает гниение крови. Необходимо ввести для них лечение и пропитание, в которых они нуждаются. Вот почему рассказывается о трапезах, попойках, хохоте и соитиях у богов, которые не занимались бы любовью, как люди, и не производили бы потомство и не были бы подвержены сну, если бы были бессмертными, самодовлеющими и нестареющими. Сам Зевс, пируя, принимал участие в человеческой трапезе у эфиопов, в бесчеловечной же и беззаконной – у аркадца Ликаона. Ведь он, сам того не желая, насыщался там человечиной, ибо не знал, хотя и был богом, что Ликаон, оказывающий ему гостеприимство, заколов собственного сына, имя которому было Никтим, подал его в качестве мясного блюда.

XXXVII. О Зевсе

Хорош же Зевс Мантик – Прорицатель, Ксений – Защитник чужестранцев, Гикесий Покровитель просящих, Мейлихий – Милостивый к кающимся, Паномфей – Посылающий все знамения, Простропей – Мстящий за преступления! Скорей же Обидчик, Беззаконник, Преступник, Нечестивец, Бесчеловечный, Насильник, Растлитель, Прелюбодей, Сладострастник. Но он существовал и обладал этими качествами только как человек. Ныне же, мне кажется, уже и мифы ваши обветшали. Зевс уже не змей, не лебедь, не орел, не сладострастник. Сей бог больше не летает, не любит мальчиков, не целует, не насилует, хотя и теперь еще есть много красивых женщин, более прекрасных, чем Леда, более цветущих, чем Семела. Много и отроков более миловидных и утонченных, чем фригийский пастух. Где же сейчас тот орел, где лебедь, где сам Зевс? Состарился вместе с перьями: ведь не раскаивается же он в своих любовных похождениях и не учится воздержанию! Миф же ваш разоблачается: умерла Леда, умер лебедь, умер орел; ищи своего Зевса: не небо, но землю исследуй. Тебе расскажет о нем критянин, на чьем острове он похоронен. Каллимах в гимнах сообщает:

… гробницу воздвигли, владыка, жители Крита твою…

Ибо умер Зевс, не горюй, как умерли Леда, лебедь, орел, сладострастник и змей.

XXXVIII. О недостойных эпитетах богов

Кажется, что сами погрязшие в суеверии язычники понимают, хотя и против воли, свое заблуждение, касающееся богов:

Ведь не от древнего дуба родились они, не от камня,

но от людей ведут род. Немного позже, однако, окажутся и деревом, и камнем. Стафил передает, что в Спарте чтят некоего Зевса Агамемнона, Фанокл же в книге «Эроты, или Красавицы» рассказывает, что Агамемнон, царь эллинов, воздвиг храм Афродите Аргинне в память о возлюбленном Аргинне. Аркадцы же молятся Артемиде, называемой Апанхоменой, т.е. Удавившейся, как говорит Каллимах в книге «Причины». В Метимне почитается другая Артемида, Кондилитида, «Суставчатая». В Лаконике есть капище еще одной Артемиды, Подагры, как говорит Сосибий. Полемону же известна статуя Аполлона Зевающего и другая, почитаемая в Элиде, Аполлона Лакомки. Эти элейцы приносят жертвы также Зевсу Апомийю, Отгоняющему мух; римляне – Гераклу Апомийю, Лихорадке и Ужасу, которых причисляют к его спутникам. Я не говорю уже об аргивянах и лаконцах; они чтут Афродиту Тимбориху, Гробокопательницу, а спартиаты поклоняются Артемиде Хелитиде, так как кашлять у них будет «хелиттейн».

XXXIX. Сопоставление греческих и египетских богов

Ты думаешь, что предложенные тебе нами примеры, будучи фальсификацией, взяты невесть откуда? Похоже ты не узнаешь своих писателей, которых я призываю в качестве свидетелей против твоего недоверия, наполнивших, о несчастные, нечестивыми забавами вашу жизнь, которою и жить-то не стоит. Разве не чтут Зевса Плешивого в Аргосе, другого же, под именем Мстителя, на Крите? Неужели аргивяне не приносят жертвы Афродите Перибасо , афиняне – Афродите Гетере, сиракузцы – Каллипиге , которую поэт Никандр где-то назвал Каллиглутой ? Я уже молчу о Дионисе Хиропсале ; жители Сикиона чтут его, поручив ему женские половые органы, поклоняясь начальнику позора и наглости предводителю. Таковы у них боги, таковы и они сами, превращающие богов в игрушки и смеющиеся над ними: скорее они насмехаются и издеваются над самими собой. И насколько лучше египтяне, которые по деревням и городам воздали божественные почести бессловесным животным, чем эллины, поклоняющиеся таким вот богам?! Боги египтян пусть звери, но не развратны, не похотливы. Ни один из них не стремится к наслаждениям, противным природе. О том, каковы боги эллинов, зачем еще говорить, когда уже сказано достаточно? Но египтяне, о которых я упомянул, разделились по своим культам: жители Сиины поклоняются лещу, населяющие Элефантину – меоте (это другая рыба), оксиринхиты рыбе, давшей название их краю – осетру; кроме того, гераклеополиты – ихневмону, жители Саиса и Фив – барану, ликополиты – волку, кинополиты – собаке, Апису – жители Мемфиса, мендесцы – козлу. Вы же, во всех отношениях лучшие (боюсь сказать, худшие), чем египтяне, вы, не перестающие изо дня в день высмеивать египтян, каковы вы в отношении обожествления бессловесных тварей? Фессалийцы ваши по традиции чтут аистов, фиванцы же – ласку за ее услугу при Геракловом рождении. Что еще сказать о фессалийцах? Говорят, что они поклоняются муравьям, так как разузнали, что Зевс, уподобившись муравью, сочетался с Евримедусой, дочерью Клетора, и породил Мирмидона. Полемон же рассказывает, что обитающие в Троаде поклоняются местным мышам, которых называют «сминфами», за то, что они перегрызли тетивы у вражеских луков. И Аполлона называют Сминфием по тем мышам. Гераклид же в книге «О сооружении храмов Акарнании» говорит, что там где находится мыс Актий и капище Аполлона Актийского, жертвоприношения начинаются с заклания быка в жертву мухам. Не забуду ни о самосцах, которые, по словам Евфориона поклоняются овце, ни о населяющих Финикию сирийцах, одни из которых чтут голубей, другие же – рыб так же ревностно, как жители Элиды – Зевса.

XL. О местных демонах

Итак, поскольку те, которым вы молитесь, не являются богами, мне кажется, что настало время рассмотреть, не демоны ли они на самом деле, существа, причисляемые вами к этому второму после богов разряду. Так вот, если они таковы, то прожорливы и порочны. Можно легко обнаружить местных демонов, открыто почитаемых, в соответствии с этими качествами, каждый в своем городе: у жителей острова Китнос – Менедема, у теносцев – Каллистагора, у делосцев – Ания, у лаконцев – Астрабака. Почитается и в Фалере некий герой попутного ветра. Пифия повелела приносить жертвы платейцам Андократу и Дамократу, Киклею и Левкону, когда была в разгаре Греко-Персидская война.

XLI. О великих демонах

Кто способен хоть что-то разглядеть, может увидеть и других чрезвычайно многочисленных демонов:

Ведь на питающих многих земле тридцать тысяч бессмертных

Демонов, что охраняют людей, предназначенных тленью.

Что это за стражи, о беотиец? Будь любезен, поведай! Не очевидно ли, что те, о ком только что шла речь, а также и более чтимые – великие демоны: Аполлон, Артемида, Лето, Деметра, Кора, Плутон, Геракл, сам Зевс. Но стерегут нас, о аскриец, чтобы мы не убежали, чтоб, пожалуй, не согрешили те, которые сами не знают греха. Здесь в виде поговорки уместно сказать:

Отец беспутный наставлял на путь сынка.

Если они и стражи, то не проникнутые доброжелательством к вам, но имеющие в виду вашу погибель. Наподобие льстецов они вторгаются в жизнь, прельщая бесплотными призраками. Сами демоны признают свое чревоугодие, говоря:

Жертвенный чад, возлиянья – нам дар сей достался на долю.

Что иное изрекли бы египетские боги, такие как коты или ласки, обладай они способностью говорить, чем этот гомеровский стих, в котором содержится признание в любви к дыму от сжигаемых приношений и к поваренному искусству?! Таковы у вас демоны и боги, и какие-то полубоги, названные наподобие полукровок-мулов, ибо у вас нет недостатка в словах для составления кощунственных названий.

Глава третья. Боги суть кровожадные бесы

XLII. О человеческих жертвоприношениях

Добавим еще и то, что боги ваши – демоны жуткие и бесчеловечные, не только радующиеся людскому безумию, но и наслаждающиеся человекоубийством. Те вооруженные поединки на ристалищах, то бесконечное соперничество ради славы в войнах доставляют им удовольствие, чтобы иметь большую возможность вдоволь насыщаться человеческими трупами. Распространившись по городам и по племенам, словно поветрие, они потребовали чудовищных возлияний. Действительно, мессенец Аристомен заколол триста человек Зевсу Итомскому, полагая, что столь великие и вместе с тем столь изысканные гекатомбы совершил при благоприятных предзнаменованиях. В числе закланных был и царь лакедемонян Теопомп, благородное жертвенное животное. Тавры – племя, населяющее полуостров Таврику, тех чужестранцев, которых они у себя захватят, после того, как те, плывя по морю, сбились с пути, сразу приносят в жертву Артемиде Таврической. Эти заклания Еврипид вывел в трагедии. Моним же в «Собрании удивительных вещей» рассказывает, что в Пеле, городе Фессалии, приносят в жертву Пелею и Хирону ахейцев. Антиклид в книге «Возвращения» сообщает, что ликтийцы (это критское племя) закалывают Зевсу людей, а лесбосцы, по словам Досида, подобную жертву приносят Дионису. Фокейцы же, (не премину сказать и о них), как повествует Питокл в третьей книге «О согласии», устраивают человеческие всесожжения Артемиде Таврополе. Житель Аттики Эрехтей и римлянин Марий принесли в жертву собственных дочерей: один – Персефоне, как сообщает Демарат в первой книге «Трагедийных деяний», другой же, Марий, – Аверрункам, как рассказывает Доротей в четвертой книге «Италийской истории». Из этих примеров видно, сколь «человеколюбивы» демоны. Как же и их служителям, суеверным, не быть столь же благочестивыми? Первые восхваляются под именем спасителей, вторые выпрашивают спасение у тех, кто строит козни спасению. Они воображают, что жертва будет для них благоприятной, но не отдают себе отчета в том, что закалывают людей. В самом деле, место не делает из жертвы убийства жертвенное животное. Если кто-нибудь Артемиде и Зевсу на жертвеннике, в священном месте, а не на большой дороге Гневу и Сребролюбию или другим похожим на этих демонам, заколет человека, объявив его жертвенным животным, – не священнодействие такая жертва, но душегубство и человекоубийство.

XLIII. О Крезе, Кире и Солоне

Почему же, о люди, мудрейшие из всех живых существ, мы убегаем от диких зверей и, встретив случайно медведя или льва, обходим его стороной,

Так же, как тот, кто, в ущелье горном змею заприметив,

Сразу назад отступил, затряслись от испуга поджилки.

Прочь он направил стопы…,

от демонов же, о которых вам говорит ваша интуиция и разум как о несущих гибель, нечестивых, коварных, ненавидящих людей и вредящих им, вы не уклоняетесь и не убегаете? Я сразу могу показать тебе тех, кто лучше, чем эти боги и демоны: Кира и Солона, каждый из которых достойнее Аполлона Прорицателя. Сребролюбив ваш Феб, а не человеколюбив. Предал он своего друга Креза и, забыв о полученной от того плате (столь лицемерным он был другом), привел его через реку Галис на костер. Проявляя так свое благорасположение, демоны ведут своих почитателей в огонь. Ты же, более человеколюбивый и правдивый, нежели Аполлон, человече, пожалей привязанного на костре! Ты, о Солон, предреки истину! Ты, о Кир, вели потушить костер! Ты, о Крез, стань, наконец, благоразумным, исправившись благодаря страданиям. Тот, кому поклоняешься, неблагодарен: берет мзду и, взяв золото, лжет. О конце говорит тебе не демон, но – человек. Недвусмысленно предсказывает Солон. Его оракул, о варвар, найдешь единственно правдивым, на костре удостоверишься в его истинности.

XLIV. О происхождении культа Эрота и Пана

Поэтому мне остается лишь удивляться, увлеченные какими фантазиями первые заблудшие, будь то Фороней, Мероп или кто-нибудь другой, что возвели капища и алтари, и, как говорят, первыми принесли жертвы, стали проповедовать суеверие людям, предписывая чтить нечестивых демонов. Ведь только по прошествии некоторого времени люди стали выдумывать богов и поклоняться им. Разумеется, никто не чтил того Эрота, которого называют одним из древнейших богов, прежде чем Харм овладел неким отроком и, удовлетворив свою страсть, воздвиг в Академии благодарственный алтарь. И стали называть недуг распутства Эротом, обожествляя разнузданную похоть. Афиняне же не знали, кто такой Пан, пока Филиппид не поведал им об этом. Неудивительно, что суеверие, взяв откуда-то начало, оказалось источником неслыханного зла; затем, не будучи пресеченным, но преуспев и сильно разлившись, стало создателем многих демонов, совершая гекатомбы, устраивая празднества, воздвигая статуи и строя храмы. Последние – о них ни в коем случае не умолчу, но изобличу и их – эвфемистически называются храмами, являясь гробницами. По крайней мере, теперь забудьте суеверие, устыдясь чтить могилы.

XLV. О храмах-гробницах

В храмах Афины в Ларисе, в акрополе, есть гробница Акрисия; в Афинах же, в акрополе, – гробница Кекропа, как говорит Антиох в девятой книге «Историй». А Эрихтоний? Разве он не погребен в храме Полиады? Иммарад же, сын Евмолпа и Даиры, разве не в ограде Элевсина, что под акрополем? Дочери Келея не похоронены ли в Элевсине? Зачем мне перечислять тебе гиперборейских женщин? Их зовут Гипероха и Лаодика; они похоронены на Делосе в Артемисии, что находится в капище Аполлона Делосского. Леандрий утверждает, что Клеох похоронен в Милеете в Дидимее. Тут, следуя за Зеноном миндийцем, несправедливо будет обойти молчанием ни могилу Левкофрины, погребенной в капище Артемиды в Магнезии, ни алтарь Аполлона в Тельмессе: алтарь этот, как говорят, является надгробным памятником прорицателю Тельмессу. Птолемей, сын Агесарха, в первой книге о Филопаторе говорит, что в капище Афродиты в Пафосе погребен Кинир и его потомки. Но, чтобы обойти все почитаемые у вас гробницы,

Пожалуй, времени всего не хватит мне.

Если же вас не пронимает никакой стыд за совершенные вами дерзкие кощунственные поступки, блуждайте дальше, будучи поистине мертвецами, поверившими мертвецам:

Ах вы, несчастные, бедствие терпите ныне какое?

Мраком окутаны головы ваши.

Глава четвертая. О статуях богов

XLVI. О старинных идолах

Если же сверх всего этого представлю вашему взору сами статуи, то вы, рассмотрев их как следует, обнаружите, что обычаи ваши вздорны, что вы обращаетесь с мольбою к бесчувственным делам рук человеческих. Раньше скифы поклонялись короткому мечу, акинаку, арабы – камню, персы – реке; еще более древние люди устанавливали бревна, которые были отовсюду хорошо видны, и воздвигали каменные колонны. Их называли «ксоанами», что значит «тесаные», ибо их вытесывали из того или иного материала. Идол Артемиды на острове Икар был необработанным поленом, Геры Киферонской в Теспиях – срубленным пнем, а Геры Самосской, как говорит Аэтлий, сначала был доской, позднее же, при архонте Проклее, приобрел человеческий облик. Когда же ксоаны стали изготавливаться по образу и подобию человека, они получили название «бретов» от слова βροτοί – «смертные». В Риме в старину ксоаном Ареса было копье, как говорит писатель Варрон, так как ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло. Когда же искусство стало процветать, увеличилось и заблуждение.

XLVII. Истории знаменитых статуй

Уже из сказанного ясно, что камни и бревна, короче говоря, материю, они сделали похожими на людей статуями, перед которыми вы, клевеща на истину, изображаете благоговение. Однако не следует пренебрегать вопросом, требующим кое-какой иллюстрации. Для каждого очевидно, что Зевса в Олимпии и Афину Полиаду, Хранительницу города, Фидий сделал из золота и слоновой кости. Ксоан же Геры на Самосе, как рассказывает Олимпих в «Самосских историях», сделан Смилидом, сыном Евклида. Нет основания сомневаться в том, что двух из богинь, называемых афинянами Почтенными, создал Скопас из камня, называемого лихнид. Калос же – ту, что между ними. Я могу сослаться на Полемона, который рассказывает об этом в четвертой книге из написанных к Тимею. Не сомневайтесь в том, что статуи Зевса и Аполлона в Патрах, городе Ликии, изваял тот же Фидий, точно так же, как львов, посвященных богу вместе с ними. Если же, как говорят некоторые, это Бриаксидова работа, я не спорю: есть у тебя и такой ваятель. Припиши авторство тому из них, которому хочешь. Делом рук афинянина Телесия, по словам Филохора, являются статуи Посейдона и Амфитриты размером в десять локтей, почитаемые на Теносе. Деметрий же во второй книге «Истории Арголиды» пишет, что ксоан Геры в Теринфе был изготовлен из грушевого дерева Аргом. Многие, пожалуй, удивятся, если узнают, что Палладий, называемый «упавшим с неба», который Диомед и Одиссей, как говорят, похитили из Илиона и отдали на хранение Демофонту, был сделан из костей Пелопа, точно так же, как Зевс Олимпийский – из других костей – индийского слона. В качестве свидетеля представлю Дионисия, рассказывающего об этом в пятой части «Кикла». Апеллас же в «Дельфийской истории» утверждает, что было два Палладия, причем оба сделанные людьми. Но чтобы никто не предположил, что я по незнанию упустил это, добавлю, что статуя Диониса Мориха, что в Афинах, сделана из камня, называемого феллат; а является она произведением Сикона, сына Евпалама, как говорит Полемон в некоем письме. Если мне память не изменяет, были и другие два критянина-скульптора (звали их Скиллид и Дипен). Они смастерили в Аргосе статуи Диоскуров, в Тиринфе – фигуру Геракла и в Сикионе – ксоан Артемиды Мунихии.

XLVIII. История статуи Сараписа

Но зачем я трачу время на это, если можно показать вам, каковым был сам великий демон, который, как мы слышим, больше других почитается всеми, про которого дерзнули сказать, что он нерукотворный, – египетский Сарапис? Ведь одни рассказывают, что он был послан жителями Синопы в качестве благодарственного дара Птолемею Филадельфу, египетскому царю, который их, терзаемых голодом и пославших в Египет за хлебом, сделал своими должниками. Ксоан же сей был образом Плутона. Птолемей, приняв изваяние, установил его на мысе, который теперь называется Ракотис, где находится чтимое капище Сараписа; рядом с ним расположен посвященный ему участок. Блистиху, наложницу, умершую в Канобе, Птолемей перенес и похоронил в указанном храме. Другие говорят, что Сарапис является понтийским идолом, которого торжественно перенесли в Александрию. О том, что статуя была доставлена жителям Селевкии, что недалеко от Антиохии, когда и им, испытывающим недостаток хлеба, помог Птолемей, говорит лишь один Исидор. Не знаю, что нашло на Афинодора, сына Сандона, когда он, желая приписать Сарапису древность, доказал, что это – рукотворная статуя. Он утверждает, что Сесострис, египетский царь, покорив многочисленные греческие племена и вернувшись в Египет, привел с собой хороших мастеров. Он приказал им изготовить, не жалея средств, своего пращура Осириса. За это дело взялся Бриаксид (не афинянин, но другой, носивший такое же имя). Он воспользовался для работы разнообразным материалом. Были у него золотые, серебряные, медные, железные и свинцовые опилки, а также оловянные. Он не испытывал недостатка и в египетских камнях: имелись осколки сапфира, гематита, смарагда и топаза. Итак, размельчив все это и перемешав, подкрасил синей глазурью, из-за чего цвет статуи стал более черным. Добавив к этому средство, оставшееся от погребения Осириса и Аписа, он вылепил Сараписа, имя которого намекает на связь с похоронами и на изготовление из того, что имеет отношение к могиле, – составленное из «Осириса» и «Аписа» и ставшее «Осираписом».

XLIX. Об Антиное

Римский император благоговейно провозгласил в Египте и, можно сказать без большой натяжки, также в Элладе другим новым богом своего любимца – красивого и цветущего Антиноя, которого он освятил таким же образом, как Зевс Ганимеда. Ибо нелегко сопротивляться похоти, не сопровождающейся страхом. Ныне люди чтят ночи, посвященные Антиною, о позоре которых знал бодрствовавший вместе с ним любовник. Зачем же ты причисляешь к богам того, кто удостоился почестей за блуд? Зачем приказал оплакивать его, как сына? Зачем рассказываешь о его красоте? Позорна красота, загубленная надругательством. Не тиранствуй, о человек, над красотою, не глумись над цветущим юношей; сохрани красоту чистой, чтоб была подлинной; будь царем над ней, а не тираном! Пусть она пребудет свободной! Тогда я признаю твою красоту, ибо ты сохранил чистым образ; тогда поклонюсь красоте, когда она – истинный прообраз прекрасного. Есть уже и гробница любимца, есть храм Антиноя, есть город. Полагаю, что также, как храмы, удивление вызывают могилы: пирамиды, мавзолеи и лабиринты: эти суть храмы мертвецов, те – гробницы богов.

L. Сивилла о языческих капищах; боги-привратники

В качестве наставницы предложу вам пророчицу Сивиллу,

Волю не Феба изрекшую, лживого, чуждого правде

(Богом назвали его и пророком безумные люди),

Но Всемогущего Бога, Которого длань человечья

Не изваяла из камня, как всех истуканов безмолвных.

Эта самая Сивилла называет храмы руинами, предсказывая, что капище Артемиды Эфесской будет поглощено бездной при землетрясении:

И зарыдает Эфес, у высокого брега простершись;

Храм свой он будет искать, исчезнувший ныне бесследно…

О храме же Исиды и Сараписа в Египте говорит, что он будет снесен и сожжен:

Ты одиноко сидишь, о Исида, у Нильских потоков,

Трижды несчастная, как на песке Ахеронта прибрежном,

затем ниже:

Ты, что из многих камней белоснежных построен,

Сарапис, будешь в руинах лежать на земле многослезной Египта.

Если же ты не слушаешь пророчицу, послушай своего философа Гераклита Эфесского, порицающего бесчувственность статуй: И статуям этим они молятся, как если бы кто разговаривал с домами. Разве не вызывают изумления те, кто обращается с мольбой к камням, а потом, однако, ставит их, будто бы имеющих какую-то силу, у ворот; кто почитает Гермеса как бога и ставит привратником Хранителя дорог и улиц? Ведь если оскорбляют их как бесчувственных, зачем поклоняются как богам? Если же думают, что они имеют чувства, зачем ставят их привратниками?

LI. Идолы ничтожнее любого живого существа

Римляне же, которые свои величайшие успехи вменяют Фортуне и полагают, что она является величайшим божеством, поставили ее на свалке, дав богине в качестве храма отхожее место. Но ведь мертвому камню, дереву и изобильному золоту нет никакого дела до чада сжигаемого жира, до крови и дыма, окуриваемые которым ради почета – они покрываются сажей: ни до почестей им нет дела, ни до поругания. Статуи ничтожнее любого животного. Мне приходится недоумевать, каким образом обожествлено неживое, и жалеть как несчастных тех, кто по глупости впал в заблуждение. Ведь если некоторые живые существа не имеют всех чувств, как, например, черви и гусеницы, или те, что с рождения кажутся увечными, как кроты и землеройка, которую Никандр называет слепой и страшной, они все равно лучше, чем эти совершенно глухие ксоаны и статуи. У живых существ есть, по крайней мере, одно какое-нибудь чувство, будь то слух, осязание или то, что соответствует обонянию или вкусу; у статуй же нет ни одного. Есть много живых существ, которые не имеют ни зрения, ни голоса, как, например, устрицы, которые, тем не менее, живут, размножаются и вдобавок испытывают воздействие луны. Статуи же бездеятельны, бесполезны, бесчувственны; они привязываются, прибиваются гвоздями, приколачиваются, выплавляются, шлифуются, пилятся, обтесываются, выдалбливаются. Ваятели бесчестят немую землю, изменяя подлинную ее природу, побуждая других при помощи своего искусства поклоняться ей. Сами же создатели богов поклоняются не богам и демонам, как мне кажется, но земле и искусству – тому, чем является статуя. Действительно, статуя есть мертвая материя, преображенная рукою мастера. У нас же есть не воспринимаемый посредством ощущений, сделанный из постигаемой чувствами материи образ, но умопостигаемый; Бог, Который единственный есть действительно Бог, познается лишь умом, но не чувствами.

LII. О бесчувствии идолов

Вновь и вновь в трудных обстоятельствах суеверные люди, поклоняющиеся камням, на деле научившись не чтить мертвую материю, подчиняясь самой необходимости, гибнут из-за суеверия: презирая статуи, но не желая казаться полностью ими пренебрегающими, уличаются в этом самими богами, которым посвящены статуи. Ведь тиран Дионисий Младший, сняв золотой гиматий с Зевса на Сицилии, велел надеть на него шерстяной, сказав остроумно, что он лучше золотого, будучи более легким летом и более теплым в мороз. Антиох же Кизикиец, нуждаясь в деньгах, распорядился золотую статую Зевса высотой в пятнадцать локтей переплавить и поставить на ее место подобную ей из другого, более дешевого материала, украшенную золотыми пластинами. Ласточки же и многие другие птицы, летая, роняют помет на эти самые статуи, ничуть не заботясь, Зевс ли это Олимпийский, Асклепий ли Эпидаврский, Афина ли Полиада или египетский Сарапис. Даже благодаря им вы не можете понять, что статуи бесчувственны! Но имеются также разбойники или вторгающиеся в страну неприятели, которые из-за корыстолюбия опустошили капища, разграбили приношения и сами статуи переплавили. И если какой-нибудь Камбис или Дарий, или другой безумец что-то такое предпринял, и если кто-нибудь убил египетского Аписа, мне смешно, что он смог убить их бога, однако я негодую, если он совершил это преступление ради корысти.

LIII. О гибели храмов в огне и о людях, позировавших изготовителям идолов

Итак, я охотно пренебрегу этим злодейством, считая его скорее делом жадности, чем доказательством слабости идолов. Но огонь и землетрясения нисколько не корыстны, однако боятся и стыдятся демонов и статуй не больше, чем волны – камешков, рассыпанных на взморье. Я знаю, что огонь изобличает суеверия и излечивает от них. Если хочется избавиться от безумия, к свету тебя выведет огонь. Он сжег и храм в Аргосе вместе со жрицей Хрисидой, и храм Артемиды в Эфесе, второй после амазонок; часто охватывал он и Капитолий в Риме. Не пощадил он и капище Сараписа в Александрии. В Афинах же он разрушил храм Диониса Элевтерия; а в Дельфах храм Аполлона сначала разорил ураган, затем истребил мудрый огонь. Все это показано тебе, словно некое предисловие к тому, что обещает пламя. Разве изготовители статуй не вызывают в душе тех из вас, кто обладает рассудком, презрение к материи? Афинянин Фидий написал на пальце Зевса Олимпийского: «Пантарк – красавец», прекрасным был для него не Зевс, а любимец. Пракситель же, как рассказывает Посейдипп в книге «О Книде», создавая статую Афродиты Книдской, сделал ее похожей на свою возлюбленную Кратину, чтобы несчастные безумцы могли поклоняться подружке Праксителя. Когда же процветала гетера Фрина из Теспий, все художники, изображая Афродиту, воспроизводили красоту Фрины, так же как каменотесы в Афинах делали Гермесов по Алкивиаду. Тебе остается решить, хочешь ли ты поклоняться гетерам.

LIV. О людях, провозглашавших себя богами

Побужденные, я думаю, этими обстоятельствами, древние цари, презирая такого рода мифы, открыто, ибо не боялись людей, провозглашали себя самих богами, показывая таким образом, что и те стали бессмертными благодаря своей славе. Кеик, сын Эола, был объявлен своей женой Алкионой Зевсом, Алкиона же мужем – Герой. Птолемей IV звался Дионисом. Дионисом назывался и Митридат Понтийский. А Александр желал касаться сыном Аммона и быть вылепленным скульпторами рогоносным, хлопоча о том, чтобы обезобразить прекрасное лицо человека рогом. И не только цари, но и частные лица возвеличивали самих себя божественными титулами, как, например, врач Менекрат, назвавшийся Зевсом. Зачем мне говорить об Алексархе (он, по профессии грамматик, как рассказывает Арист, изображал из себя Гелиоса)? Зачем упоминать о Никагоре (он был родом из Зелеи, жил во времена Александра; именовал себя Гермесом и пользовался, как сам свидетельствует, одеянием этого бога), когда целые народы и города со всем населением под маской лести принижают мифы о богах? Когда напыщенные и тщеславные люди изображают из себя богоравных и устанавливают для себя чрезмерные почести? То принимают закон македонянина из Пеллы, Филиппа, сына Аминты, чтить на Киносарге того самого, что был со сломанной ключицей, изувеченным бедром и выбитым глазом, то провозглашают богом даже Деметрия, и там, где он сошел с коня, вступив в Афины, есть капище Деметрия Катебата, т.е. Нисходящего; алтари же ему воздвигнуты повсюду. Афиняне устраивали его брак с Афиной, однако он презрел богиню; не будучи в состоянии сочетаться со статуей, взял гетеру Ламию, взошел на акрополь и занимался любовью на ложе Афины, показывая старой деве телодвижения молодой блудницы.

LV. Боги – это умершие люди и демоны

Не надо негодовать на Гиппона, обессмертившего собственную смерть. Этот Гиппон велел написать на своем памятнике элегическое двустишие:

Это – гробница Гиппона, которого равным бессмертным

Сделала Мойра богам после кончины его.

Хорошо ты показываешь нам, о Гиппон, человеческое заблуждение. Ибо если не поверили тебе говорящему, пусть, по крайней мере, станут учениками у мертвого. Перед нами оракул Гиппона, – подумаем над ним. Те, кому вы поклоняетесь, были некогда людьми, а затем умерли. Миф же и время стяжали им славу и почет. Ведь есть почему-то обыкновение относиться с пренебрежением к настоящему, прошедшее же, отделенное от сиюминутных упреков покровом времени, чтить благодаря вымыслам. Настоящему не верят, минувшему дивятся. Поэтому древние мертвецы, возвеличенные укоренившимся в веках заблуждением, были причислены живущими после них к богам. Подтверждение этого – ваши мистерии и панегиреи – узы, раны и плач богов:

Горе мне, ибо любимого более всех Сарпедона

Мойра рукою Патрокла – Менетия сына убила.

Преодолена воля Зевса, и он, побежденный, горюет у вас над Сарпедоном. Вы сами с достаточным основанием называли их призраками и демонами, ибо и саму Афину и остальных богов Гомер именовал демонами, награждая их этим бесславным прозвищем:

… поднялась на Олимп в щитодержца

Зевса обитель к других многочисленных демонов сонму.

Каким же образом призраки и демоны могут после всего этого быть богами, будучи воистину мерзкими и нечестивыми духами, всеми признанные как низменные и нечистые, тяготеющие к земле, скитающиеся возле могил и надгробий, около которых и являются расплывчато и неясно подобным теням привидениями?

LVI. О почитании материи

Вот ваши боги: призраки, тени, а также эти хромые и сморщенные, косящие глазами Молитвы, дочери скорее Терсита, чем Зевса. Поэтому мне кажется, что остроумно сказал Бион: «Разве справедливо, что люди у Зевса просят родительского счастья, которое он не смог дать самому себе?» Какое безбожие! Нетленную сущность, сколько в ваших силах, закапываете, святое и непорочное храните в могилах, лишая Божество Его подлинной природы. Зачем божественные привилегии вы дали небожественному, зачем, оставив небо, стали почитать землю? Что же это другое, если не земля и не исшедшее из земли, – золото, серебро, адамант, железо, медь, слоновая кость и драгоценные камни? Не плоды ли одной матери-земли все, что ты видишь? Зачем вы, о безрассудные и суемудрые (опять я повторю это), совершив кощунство по отношению к наднебесной области, вышвырнули под ноги благочестие? Зачем, выдумывая себе богов из праха и следуя за рожденной тварью вместо нерожденного Бога, вы бросились в кромешный мрак? Прекрасен паросский мрамор, но это еще не Посейдон; прекрасна слоновая кость, но это еще не Зевс Олимпийский. Материя всегда нуждается в искусстве, Бог же – самодовлеющ. Прилагается искусство, – материя облекается в форму, и дорогое вещество, могущее принести барыш, становится благодаря одной лишь форме почитаемым. Статуя твоя является золотом, деревом, камнем – землею, если обратишь мысленный взор к самому началу, получившей форму от мастера. Я же научен землю топтать, а не поклоняться ей. Никогда нельзя доверять бездушному надежды души.

LVII. О «своднической» роли искусства

Надо подойти к статуям поближе, чтобы изобличить связанное с ними заблуждение, основываясь и на их облике. Ведь весьма отчетливо запечатлен на статуях характер демонов. В самом деле, если кто-нибудь, ходя вокруг, будет разглядывать картины и статуи, сразу узнает ваших богов по их постыдной, не подобающей богам наружности: Диониса – по одеянию, Гефеста – по знакам его ремесла, Деметру – по страдальческому облику, по головной повязке – Ино, по трезубцу – Посейдона, по лебедю – Зевса. На Геракла указывает костер. А если кто увидит женщину, изображенную обнаженной, узнает в ней златую Афродиту. Так, киприот Пигмалион влюбился в статую из слоновой кости, которая представляла нагую Афродиту. Киприот покоряется внешним видом и вступает в любовную связь со статуей, а рассказывает об этом Филостефан в книге «О Кипре». Иная же Афродита на Книде, сделанная из камня, также была прекрасна. Другой возлюбил ее и сочетался с камнем, так говорит Посейдипп в книге «О Книде», – столь великую силу имеет искусство обманывать, ставшее для сластолюбивых людей сводником, влекущим их в бездну. Хотя и действенно ремесленное искусство, однако не может ввести в заблуждение людей разумных и живущих в соответствии с разумом. Дикие голуби из-за сходства изображения прилетели к нарисованным голубкам, и при виде хорошо нарисованных кобыл заржали кони. Говорят, девушка полюбила идола, а прекрасный юноша – книдскую статую; но были обмануты искусством лишь глаза смотрящих, ведь никто не вступил бы в связь с богиней и не похоронил бы себя вместе с мертвой, и не любил бы демона и камень, будучи в своем уме. Вас же искусство обмануло, обольстив иначе, склонив если не к страсти, то к почитанию статуй и картин. Рисунок похож на оригинал – пусть прославляется искусство, но пусть не обманывает, выдавая себя за истину. Спокойно стоит конь, неподвижно сел голубь, не пошевелится крыло; Дедалова же корова, сделанная из дерева, привлекла дикого быка, и сбившее с толку искусство принудило животное покрыть снедаемую страстью женщину.

LVIII. О коварстве искусства, скульпторах и магах

Вот какое неистовство у неразумных вызывает коварное художество! Обезьяны удивляют тех, кто кормит и содержит их, потому что ни одно из восковых или глиняных чучел, одетых по-девичьи, не вводит их в заблуждение. Вы будете хуже, чем обезьяны, держась за каменные, деревянные, золотые и костяные статуи и картины. Творцы этих ваших несущих гибель игрушек – каменотесы, скульпторы, живописцы, строители и поэты, вводящие сию многочисленную толпу: в полях – сатиров и панов, в лесах – горных и древесных нимф, в водах, реках и источниках – наяд и в морях – нереид. Маги хвалятся, что демоны являются помощниками их нечестия; они зачисляют их себе в слуги, сделав их при помощи заклинаний подневольными рабами. Упоминаемые же браки, зачатия и роды богов, воспеваемые прелюбодеяния и выводимые в комедиях пиршества, и представляемый на сцене их смех за бокалом вина побуждают меня воскликнуть, даже если я хочу молчать: «О, безбожие! Вы небо сделали сценой, божественные вещи стали у вас драмой, и святое вывели вы в комедии под масками демонов, а подлинное благочестие превратили своим суеверием в пародию».

LIX. О непотребстве в поэмах Гомера

Тут, на форминге играя, прекрасную начал он песню.

Спой нам, о Гомер, прекрасным голосом!

Пел об Ареса любви к Афродите прекрасновенчанной,

Как сочетались они первый раз в доме славном Гефеста

Тайно. Дал много даров, опозорил хозяйское ложе

Дерзкий Арес.

Прекрати, Гомер, пение! Оно плохое, учит прелюбодейству. Мы же отказываемся даже слушать о разврате, ибо мы, мы носим образ Божий в живом и двигающемся изваянии – человеке, образ, живущий с нами, подающий советы, беседующий, сотрапезничающий, сочувствующий нам, страдающий за нас. Мы стали приношением Богу ради Христа, «мы – род избранный, царское священство, племя святое, народ, взятый в удел…. Некогда – не народ, ныне же – народ Божий» (1Пет. 2:9–10), мы, которые, по Иоанну, не будучи от нижних, все узнали от пришедшего свыше; постигнув домостроительство Божие, научились ходить в новой жизни.

LX. О связанном с идолопоклонством разврате

Но не так думают многие: отбросив стыд и страх, они изображают в своих домах одержимых противоестественными страстями демонов; некими написанными картинками, прилаженными под потолком, украсили спальни, целиком посвятив себя распутству, считая разнузданность благочестием. Лежа на кровати, среди любовных объятий смотрят на нагую Афродиту, попавшую в узы во время соития и, одобряя образы, изнеживающие душу, похотливую птицу, летающую вокруг Леды, вырезают на камнях, чтобы пользоваться как подходящей печаткой оттиском с изображением Зевсова распутства.

LXI. О связанном с идолопоклонством разврате продолжение

Вот образцы вашего сладострастия, вот кощунственное богословие, вот учение богов, занимающихся вместе с вами блудом, ведь каждый верит в то, во что хочет, по словам афинского оратора. Таковы же и другие ваши картины: какие-то паниски, нагие девушки, пьяные сатиры и напряженные члены, представленные, несмотря на осуждение за безнравственность, обнаженными. Вы же открыто, без смущения рассматриваете нарисованные у всех на виду всевозможные фигуры бесстыдства. Еще больше вы бережете те, что посвящены богам; словно образы ваших богов, вы освящаете в своих домах непристойные памятные столбы, одинаково вырисовывая позы Филениды и подвиги Геракла. Мы же проповедуем не только отказ от употребления этих вещей, но даже забвение их вида и рассказов о них. Уши ваши предавались распутству, очи блудили, и, что самое поразительное, взоры ваши прелюбодействовали прежде телесного совокупления. Вы, что изнасиловали человеческую природу и отогнали прочь божественное вдохновение позорными изваяниями, вы совершенно ни во что не верите, чтобы предаваться свободно вашим страстям. Полагаясь же на идолов, усердно подражая их разврату, вы не доверяете Богу, не выдерживая целомудрия. И вот, вы возненавидели лучшее, худшему же воздали почести; став лишь зрителями добродетели, подвизаетесь на поприще порока.

LXII. Счастлив отринувший идолы

Можно сказать, что счастливы, по единодушному мнению всех, лишь те кто

Капища, сколько их есть, своим взором окинув, отринет

И алтари, – из бездушных камней их воздвигли напрасно,

Идолов каменных и рукотворные все изваяния,

Жертвенной, бьющей из ран, они кровью покрыты двуногих,

Четвероногих животных, зверей диких, птиц быстрокрылых,

как говорит Сивилла. Нам ведь явно запрещается упражняться в этом лживом ремесле. «Не делай, – говорит пророк, – никакого подобия того, что на небе вверху и на земле внизу (Исх.20:4). Деметру или Праксителя и Кору, и Иакха, чье имя возглашают в мистериях, сочтем богами, или же искусство Лисиппа и Апеллесовы руки, которые придали материи богоподобный вид? Но вы настаиваете на том, чтобы статуи изготавливались как можно более красивыми, однако не заботитесь о том, чтоб самим не сделаться подобным статуям из-за бесчувственности. Слово пророка весьма ясно и кратко обличает этот обычай: «Все боги язычников суть идолы демонов; Бог же сотворил небеса» (Пс.95:5) и то, что в небе.

LXIII. Богом является не природа, а ее Создатель

Так вот некоторые, впав здесь, не знаю, каким образом, в заблуждение, поклоняются не Богу, а произведениям Божественного искусства – солнцу, луне и сонму звезд, нелепо считая их – инструменты времени – богами. «Словом Его укреплены они, и духом уст Его – все воинство их» (Пс.32:6). Человек создает дома, корабли, города и картины. О том же, что творит Бог, как поведаю? Взгляни на весь космос, это – Его дело: и небо, и солнце, и ангелы, и люди, – дела перстов Его. Сколь велика сила Божия! Творение мира заключается в одной только Его воле, ибо все сотворил один Бог, так как Он – единственный подлинный Бог. Простым желанием Он создает, и за одной только волей Его следует ее исполнение. Здесь соблазняются все философы, с одной стороны, признающие, что человек рождается для созерцания неба, – это прекрасно; с другой стороны, поклоняющиеся видимому в небе и постигаемому зрением. Хотя не человеком созданы небесные тела, однако для человека, и никто из вас пусть не поклоняется солнцу, но стремится к Создателю Солнца; и не обожествляет космос, но – ищет Творца космоса. Остается, как кажется, одно укрытие для намеревающегося достичь врат спасения – божественная мудрость, – в ней, как в неком святом и неприкосновенном убежище, человек, стремящийся к спасению, становится неподвластным никакому демону.

Глава пятая. Ложные мнения философов о богах

LXIV. Об обожествлении философами стихий

Обратимся, если хочешь, к мнениям, которые дерзают высказывать о богах философы. Если мы каким-нибудь образом обнаружим, что и сама философия из-за своего суемудрия превращает материю в идолов или обожествляет неких демонов, то нам будет легко показать, что она видит истину как бы во сне. Философы дали нам стихии в качестве первоначал, прославив: Фалес милетец – воду, Анаксимен, который тоже был из Милета, – воздух. За Анаксименом в этом позднее последовал Диоген, житель Аполлонии. Парменид же из Элеи сделал богами огонь и землю, из которых Гиппас метапонтиец и Гераклит Эфесский считали богом только огонь. Эмпедокл акрагантиец, погнавшись за количеством, прибавил к этим четырем элементам Вражду и Дружбу. Безбожниками являются и они, поклоняющиеся из-за своей бестолковой «мудрости» материи, воздающие почести не камню и дереву, а обожествившие их матерь – землю; не выдумывающие Посейдона, но обращающиеся с мольбой к самой воде. Ибо что иное есть Посейдон, если не некая влажная сущность, получившая имя от слова πόσις – «питье»? Точно так же и воинственный Арес назван от слова ἄρσις «подъем» и ἀναίρεσις – «уничтожение». Главным образом по этой причине, мне кажется, многие, воткнув в землю меч, приносят ему жертву, словно Аресу. Такой обычай есть у скифов, как говорит Евдокс во второй книге «Землеописания». Савроматы же, одно из скифских племен, как говорит Гикесий в книге «О мистериях», почитают меч-акинак. То же самое случилось и с чтящими огонь как первоэлемент последователями Гераклита: ведь иные огонь этот назвали Гефестом.

LXV. Приоритет персов в обожествлении стихий

Почитали его персидские маги, некоторые из живших в Азии, а также македонцы, как говорит Диоген в первой книге «Персидской истории». Зачем мне рассказывать о савроматах, которые, как сообщает Нимфодор в книге «Обычаи варваров», боготворят огонь, или о персах, мидийцах и магах? Динон говорит, что они приносят жертвы под открытым небом, считая образцами богов лишь огонь и воду. Я не утаил и их невежества; ведь хотя они и думают, что более всех далеки от заблуждения, однако поддаются другому обману: образцами богов они сочли не дерево и камни, как эллины, и не ибисов и ихневмонов, как египтяне, но огонь и воду, как философы. Впрочем, они по прошествии многих столетий стали чтить статуи с человеческим обликом, как свидетельствует Берос в третьей книге «Халдейской истории». Этот обычай ввел Артаксеркс, сын Дария, отец Оха, который, воздвигнув первую статую Афродиты Анаитиды в Вавилоне, Сузах и Экбатанах, предписал чтить ее персам, бактрийцам, жителям Дамаска и Сард. Пусть философы признают своими учителями персов, савроматов или магов, от которых они научились заключающемуся в почитании первоэлементов безбожию, пребывая в неведении относительно Владыки и Творца всего, Создателя этих самых первоэлементов, безначального Бога, и поклоняясь «жалким и немощным», – по словам апостола, – сделанным для служения людям, «вещественным началам» (Гал.4:9).

LXVI. О философах, поднявшихся над почитанием элементов

Из тех оставшихся философов, которые, перешагнув через элементы, стали ревностно исследовать нечто более возвышенное и необыкновенное, одни воспели бесконечное, как Анаксимандр милетец, и Анаксагор клазоменец, и афинянин Архелай; двое последних над беспредельностью поставили – Ум. Милетец же Левкипп и хиосец Метродор, как кажется, оставили два начала: наполненность и пустоту. Заимствовав эти два, абдерит Демокрит прибавил к ним «образы». А кротонец Алкмеон думал, что богами являются звезды, которые он считал одушевленными. Не умолчу о бесстыдстве таких философов! Ксенократ (он был уроженцем Халкедона) говорит туманно, что планеты суть семь богов, восьмым же является состоящий из всего неподвижного космос. Не пройду мимо стоиков, говорящих, что божественное проникает всякую, даже самую недостойную материю; они совершенно позорят философию. Мне кажется, не мешает упомянуть здесь и перипатетиков. Отец этого направления, не познавший Отца всего, полагает, что Тот, Кого называют Всевышним, является душою вселенной; таким образом, это философ, считая Богом душу космоса, наносит удар самому себе: ведь, ограничивая Провидение сферой луны и тем, что под ней, думая, однако, что мир является Богом, он противоречит самому себе, утверждая, что непричастное Богу есть Бог. Эресец же Теофраст, ученик Аристотеля, предполагает, что Бог есть отчасти небо, отчасти дух. Я охотно обойду молчанием только Эпикура, который, будучи нечестивым, считает, что Бог ни о чем не имеет попечения. А Гераклид Понтийский? Разве он не склоняется к «образам» Демокрита?

Глава шестая. Проблески истины у философов

LXVII. О суетности философов

И приближается ко мне большая толпа такого рода философов, словно некое страшилище, и показывает небывалую картину чуждых демонов, слагая мифы, полные старческого вздора. Мы настолько далеки от того, чтобы позволять взрослым людям слушать подобные речи, что не приучаем даже собственных детей, как говорится, когда они плачут, успокаиваться, слушая сказки, опасаясь вскормить вместе с ребенком безбожие, возвещаемое теми людьми, которые считают себя мудрыми, а на самом деле знают не больше младенцев. Почему, о философия, заклинаю тебя ответить именем истины, являешь ты нашему взору поверивших тебе отданными во власть течению, круговращению и беспорядочным круженьям? Зачем ты наполняешь жизнь призраками, делая из ветров, воздуха, огня, земли, камней, дерева, железа или этой вселенной богов, рассуждая о небесных явлениях и болтая с действительно обманутыми пресловутой астрологией (не астрономией) людьми о том, что богами являются также блуждающие звезды? Я же стремлюсь к Господу ветров, Владыке огня, Создателю вселенной, к Тому, Кто дает свет солнцу. Ищу Бога, а не творение Бога.

LXVIII. Платон – помощник в поисках истины

Кого ты дашь мне помощником в поисках? Ведь мы не полностью отвергли тебя. Пожалуй, Платона. Где, о Платон, надо искать Бога? Отца и Творца всего найти трудно, а найдя, невозможно сказать о Нем всем. Почему, поведай нам ради Самого Бога! Ибо является невыразимым словами. Прекрасно, о Платон, ты прикасаешься к истине! Но прогони усталость: начнем поиски Благого вместе, ибо во всех вообще людей, особенно же в тех, которые проводят много времени в занятиях наукой, вливается по каплям некий божественный поток. По этой причине даже против воли они признают, что Бог – один, негибнущий и нерожденный, всегда пребывающий вверху, в небесах, словно на собственном наблюдательном пункте.

Скажи, каким мне Бога надо представлять?

Взирающим на все, невидимым людьми, –

говорит Еврипид. Менандр же, мне кажется, ошибается, когда утверждает:

Тебя, о солнце, прежде всех должны мы чтить

Ведь ты даешь взирать нам на других богов.

Ибо не солнце покажет истинного Бога, но здравый разум, являющийся солнцем души. Лишь с его помощью, когда он, взойдя, озаряет недра ума, очи души начинают видеть. Вследствие чего Демокрит не без основания говорит: Немногие из разумных людей, простерши руки к тому, что мы, эллины, теперь называем воздухом, придумали Зевса: ведь он все знает, дает все и отнимает и является царем всего. И Платон, размышляя подобным образом, имеет в виду Бога: Все находится во власти царя вселенной, Он – причина всего прекрасного.

LXIX. Истина постигается благодаря Богу

Кто же царь вселенной? Бог, мерило истинности существующего. Как измеряемое воспринимается при помощи мерила, также и истина измеряется и постигается благодаря познанию Бога. Поистине причастный святости Моисей говорит: «Не будет в мешке твоем двух гирь, большой и малой, и не будет в твоем доме мерила большого и малого, но будет у тебя гиря истинная и правильная» (Втор.25:13–15), считая Бога гирей, мерилом и числом всего. Ведь дома в мешке и, так сказать, в запятнанной душе укрыты негодные и неверные идолы; единственное же верное мерило, подлинно единственный Бог, пребывая всегда одинаковым, все измеряет и взвешивает, словно на весах, Своим правосудием, охватывая и поддерживая в равновесии природу всех вещей. Бог, как говорит древнее речение, владея началом, концом и серединой всего существующего, совершает прямой путь, обходя вселенную согласно природе. За Ним следует справедливость, карающая отступающих от божественного закона.

LXX. Учителя Платона – варварские народы

Откуда у тебя, о Платон, эти проблески знания истины? Откуда взялся этот щедрый предвещающий благочестие источник слов? «От более мудрых, – говорит, – нежели греки, варварских племен». Знаю твоих учителей, даже если ты и захочешь их скрыть: геометрии ты учишься у египтян, астрономии – у вавилонян, целительные заклинания ты заимствуешь у фракийцев. Многому тебя научили и ассирийцы. Истинные законы и представления о Боге получены тобой от самих евреев,

Тех, кто, не впав в заблужденья пустые, дела человеков –

Из серебра, золотые и медные, и костяные,

Камень и дерево – идолов смертных умерших – не ценят

Вовсе, подобно тому как их чтут суеверные люди,

Но к небесам поднимают свои непорочные руки,

С ложа поутру вставая, все тело всегда омывают

Чистой водою и чтут лишь Властителя, чуждого смерти,

Вечного…

LXXI. Антисфен, Ксенофонт и Сивилла

Представь мне, о философия, не только этого Платона, но и многих других, провозглашающих Богом лишь одного-единственного Бога по Его наитию, когда им случается ухватиться за истину. Бог ничему не подобен и поэтому никто не может познать Его на основании образа. Мысль эта, пришедшая в голову Антисфена, не является кинической, он высказал ее как ученик Сократа. И афинянин Ксенофонт изложил бы в точных словах нечто, касающееся истины, свидетельствуя о ней так же, как Сократ, если бы не боялся сократовского яда. Он намекает на истину ничуть не меньше своего учителя. Потрясающий все, – говорит, – и утишающий являет себя великим и могучим. Каков же он по форме – неизвестно. И солнце, кажущееся хорошо видным из-за своего сияния, не позволяет, чтобы на него взирали, а если кто-то дерзко на него взглянет, то оно отнимает зрение. Откуда еще приобрел это зрение сын Грилла, если не от еврейской пророчицы, возвещающей следующее:

Плоть какая очами узреть сможет Бога своими

(Истинный, Он обитает в небесном чертоге, бессмертный)?

Натиска даже лучей, посылаемых солнцем горячим,

Выдержать смертный не в силах и взгляд неизменно отводит?

LXXII. О Клеанфе

Педасец же Клеанф, философ-стоик, излагает не поэтическую теогонию, а истинную теологию. Он не сокрыл о Боге то, что уразумел:

О благе ты спросил меня. Вот мой ответ:

Порядок, справедливость, святость, набожность,

Власть над собою, польза, красота оно,

Суровость, строгость, выгода всегда во всем,

Бесстрашие, беспечность, безболезненность,

Поддержка, благосклонность, верность, дружество,

Согласие и ценность…

Заботливость и скромность, кротость, слава, мощь,

Бессмертье, непорочность, вечность вечная,

Раб – всяк, взирающий на мнение толпы,

Надеясь получить от этого барыш.

Я думаю, Клеанф здесь отчетливо показывает, каков Бог, а также и то, каким образом общественное мнение и обычай порабощают тех, кто следует за ними, а не ищет Его. Нельзя умолчать о пифагорейцах, говорящих: Бог один, и Он находится не за пределами миропорядка, как некоторые полагают, но в Нем, весь в полном круге, Хранитель всякого рождения, смешение всех веков, Творец собственных сил и всех дел, Светоч в небе и Отец всего, Ум и одухотворение полного круга, движение всего. Для познания Бога теми, кто способен хоть немного разглядеть истину, достаточно и этого, по вдохновению Божиему записанного философами и отобранного нами.

Глава седьмая. Проблески истины у поэтов

LXXIII. Ссылка на Арата и Гесиода

Так как одной философии недостаточно, пусть придет к нам и сама поэзия, полностью погрязшая во лжи, едва ли склонная когда-нибудь свидетельствовать об истине, скорее уж признающаяся в уклонении от Бога к вымыслам и сказкам. Пусть первым явится тот поэт, который захочет. Так вот, Арат считает, что сила Бога проникает все:

…чтобы прочным и крепким все было,

Вечно и первым Его и последним умилостивляют.

Радуйся, Отче, великое чудо и высшее благо!

Таким же образом на Бога намекает и аскреец Гесиод:

Всей Он вселенной великой Владыка и Царь всемогущий.

Нет никого из богов, кто на власть Его право оспорит.

LXXIV. Еврипид, Софокл и раскаяние Орфея

Даже со сцены открывается истина. Еврипид, взглянув на эфир и на небо, говорит: Его считай Богом. У Софокла же, сына Софилла, находим:

Воистину один-единственный есть Бог,

Который создал землю всю, небесный свод,

И натиск волн морских лазурных, и ветров.

Но в сумерках блуждая собственной души,

Как утешенье в бедах, статуи богов

Себе воздвигли мы из меди и камней,

Из золота и кости изваянья.

Им и жертвы принося, и праздники в их честь

Справляя, думаем, что набожные мы.

Именно он, набравшись храбрости, показал зрителям истину со сцены. Фракийский же иерофант и вместе с тем поэт, Орфей, сын Эагра, после составления канона оргических таинств и теологии идолов слагает палинодию в пользу истины и поет действительно священную, хотя и запоздалую песню:

Тем, кому можно, скажу, а кто таинства чужд, пусть закроет

Дверь за собой; ты же слушай, Мусей, сын Луны светоносной!

Истину я изреку, чтобы жизнь у тебя не отняло

Милую то, что тебе показал я когда-то напрасно.

Слово познав Божества, рядом с ним пребывай неотлучно,

Сердце духовное прямо направив, ступи на путь славный

И созерцай одного Властелина вселенной бескрайней,

Чуждого смерти.

Затем ниже прибавляет:

Есть лишь один, породивший Себя; от Него – все творенья.

В них Он вращается, но лицезреть Его люди не могут,

Сам же Он всех созерцает, ничто от Него не сокрыто.

Так говорит Орфей: со временем он понял, что ошибался раньше.

Ты же, о смертный, умом наделенный великим, не мешкай!

Вспять повернув, принеси Богу жертву умилостивления.

Ведь если эллины, приняв в себя некие искры божественного Слова, мало сказали об истине, то они свидетельствуют этим, что сила ее не сокрыта, самих же себя обличают как немощных, не дошедших в своих поисках до конца.

LXXV. Критика культа Кибелы у Менандра и Антисфена

Здесь, думаю, каждому стало ясно, что делающие или говорящие что-либо без помощи Слова истины подобны тем, кого заставляют идти без почвы под ногами. Пусть тебя смутят, давая этим возможность спастись, изобличения ваших богов поэтами, принужденными истиной выводить их в комедиях. Комедиограф Менандр в «Вознице» говорит:

Не нравится мне бог, гуляющий вдали

Со старой женщиной, но не входящий в дом,

С дощечкой, –

нищий жрец. Таковы ведь нищенствующие жрецы Кибелы. Поэтому Антисфен совершенно справедливо ответил им, выпрашивающим подаяния: Я не кормлю Матерь богов, которую кормят боги. Тот же Менандр в комедии «Жрица», негодуя на обычай, пытается рассеять дым безбожного заблуждения, говоря вполне разумно:

… ведь если может бога человек

Заставить волю выполнить свою,

Гремя кимвалами, то божества сильнее он;

Но эта музыка – уловка лишь людей,

На все готовых…

LXXVI. Гомер и Еврипид в роли обличителей богов

И не один лишь Менандр, но и Гомер, и Еврипид, и многие другие поэты обличают ваших богов и нисколько не боятся поносить их. Например, они называют Афродиту собачьей мухой, а Гефеста – хромым на обе ноги; Афродите же Елена говорит:

Более ты не касайся Олимпа пятою своею!

О Дионисе Гомер открыто пишет:

Он исступленного Вакха кормилиц рассеял когда-то,

И все они разбежались по склонам Нисея святого,

Бросили факелы наземь и тирсы: Ликург был ужасен.

Еврипид действительно достоин сократовской школы. Взирая на истину и презирая своих зрителей, он то Аполлона,

Который обитает там, где пуп земли,

И людям говорит нелживые слова,

обличает:

Его послушав, я убил родную мать.

Его считайте нечестивым, смерть ему!

Преступник – он, не я,

И знает он закон не более меня,

то показывает Геракла или безумным, или пьяным, или ненасытным. Разве нет? Насыщаясь мясом,

… зеленые он смоквы уплетал

И лаял так, как даже варвару не смочь.

В трагедии «Ион» Еврипид без тени смущения выкатывает на театральную сцену богов:

И разве справедливо то, что даровав

Законы смертным, вы их нарушаете?

Хоть этого не будет, все равно скажу:

К ответу если вас, насильников, призвать –

И Посейдона, и Зевеса, и тебя,

Пустыми храмы вы увидите свои.

Глава восьмая. Истина в писаниях пророков

LXXVII. Обращение к Сивилле

Теперь, после того как мы по порядку рассмотрели все остальное, пришло время обратиться к пророческим писаниям. Ведь предсказания, открыто побуждая нас к богопочитанию, утверждают истину. Божественные же Писания и мудрые государственные установления являются кратчайшими путями, ведущими к спасению, будучи безыскусными, лишенными словесных изысков и потоков красноречия, чуждыми лести, поднимают удушаемого пороком человека. Презирая переменчивость жизни, поддерживая многое одним и тем же словом, они отвращают нас от гибельного заблуждения и явно склоняют к верному спасению. Итак, пусть первой споет спасительную песнь пророчица Сивилла:

Он неподвижным, Он ясным для всех пребывает: придите,

Люди, к Нему и оставьте тьму ночи и мрак беспросветный.

Вот солнца сладостный свет льется с неба и все озаряет.

К мудрости вы, в вашем сердце ее утвердив, приобщитесь!

Бог есть один, посылающий дождь, ветер, землетрясение,

Молнии, голод, страданье, чуму, неизбывное горе,

Снег, лед, – да есть ли нужда говорить обо всем по порядку?

Небом Он правит, владеет землей; Он – воистину Сущий.

По вдохновенью уподобляя заблуждение мраку, а познание – солнцу и Божьему свету, она учит, сопоставляя то и другое, выбору: ведь ложь рассеивается не простым сравнением с истиной, но изгоняется, подавленная использованием истины.

LXXVIII. Обращение к Иеремии и Исаии

Велемудрый пророк Иеремия, вернее – Святой Дух, действующий в Иеремии, показывает Бога: «Я есть Бог близкий, – говорит, – «а не Бог далекий; если человек сделает что-либо втайне, разве Я не увижу его? Разве Я не наполняю небо и землю?» (Иер.23:23–24) – говорит Господь. И опять, уже через Исаию: «Кто измерит небо пядями и всю землю – горстями?» (Ис.40:12). Воззри на величие Божие и приди в изумление. Поклонимся Тому, о Ком говорит пророк: «От лица Твоего растают горы, как от лица огня плавится воск» (Пс.96:5). Тот, утверждает пророк, является Богом, чей престол – небо, а подножие – земля, если Он отворит небо, тебя охватит трепет. Хочешь услышать, что говорит сей пророк об идолах и о тех, кто им служит? «Будут выставлены на посмеяние перед солнцем, и будут трупы их пищей птицам небесным и зверям полевым. И будут гнить под солнцем и под луною, которых они возлюбили и которым служили. И будет сожжен город их». Предсказывает, что погибнут и стихии, и вся вселенная вместе с ними: земля обветшает, и небо прейдет, слово же Господа пребывает в веках.

LXXIX. Обращение к Моисею и другим пророкам

А что откроет Бог, когда Ему будет благоугодно снова показать Себя через Моисея? «Смотрите, смотрите: это Я, и нет бога, кроме Меня. Я убью и оживотворю, поражу и исцелю, и нет того, кто избавит от рук Моих» (Втор.32:39). Хочешь послушать и другого пророка? Имеешь весь сонм пророков – сотоварищей Моисея. Что возвещает им Святой Дух через Осию? Не замедлю сказать. «Вот, Я усиливаю гром и творю ветер». Руки Его основали воинство небесное. И еще через Исаию (и его слова напомню тебе): «Я есть, Я есть Господь, изрекающий справедливость и провозглашающий истину. Соберитесь и придите, держите совет между собою, уцелевшие из народов! Не познали истину те, кто воздвигает столбы в качестве своих идолов и молит богов, которые не спасут» (Ис.45:19–20). Затем: «Я – Бог, и нет, кроме Меня, справедливого и нет спасителя, кроме Меня. Обратитесь ко Мне и спасется все от края земли. Я есть Бог и нет другого, Мною клянусь». На идолослужителей же гневается, говоря: «Кому вы уподобили Господа? или какое подобие нашли Ему? Не сделал ли плотник заготовку, а золотых дел мастер, расплавив золото, не покрыл ли им изваяние?» (Ис.40:18–19). И так далее. Неужели вы все еще остаетесь идолослужителями? Устрашитесь угроз, по крайней мере, сейчас: ибо возопят резные, рукотворные изображения, но еще больше те, кто полагается на них, ведь материя бесчувственна. Еще говорит: «Господь потрясет населенные города и схватит рукою весь мир, как гнездо».

LXXX. Обращение к Притчам Соломона и другим ветхозаветным текстам

Зачем возвещать тебе таинственные речения мудрости, записанные просветленным ею еврейским пророком? «Господь сотворил Меня началом путей Своих и для дел Своих» (Притч.8:22), Господь дает мудрость, и от лица Его – познание и разумение. «Доколе, медлительный, ты будешь лежать, когда пробудишься от сна?» Если будешь деятельным, придет к тебе, словно источник, жатва твоя, отеческое слово, благой светильник, Господь, дающий свет, веру и спасение всем. Ибо «Господь, сотворивший землю в силе Своей, – как говорит Иеремия, – в мудрости Своей основал вселенную». Ведь нас, впавших в идолопоклонство, мудрость, т.е. Слово Божие, поднимает к истине. И она же является первым преодолением заблуждения. Поэтому боговдохновенный Моисей, отвращая от всякого идолослужения, прекрасно воскликнул: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой, Господь один есть» и «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Втор.6:4, 13). А теперь, о люди, проникнитесь словами блаженного псалмопевца Давида: «Примите учение, чтобы Господь никогда не гневался на вас, и чтобы вы не погибли, сойдя с пути праведного, когда возгорится вскоре гнев Его. Блаженны все, уповающие на Него».

LXXXI. О суетности и лжи язычников

Жалея, Господь дарует нам спасительную песню, словно походный марш: «Сыны человеческие, доколе вы будете жестокосердными? Почему вы любите суетность и ищете ложь?» В чем заключается эта суетность и эта ложь? Святой апостол Господа, обвиняя эллинов, ответит тебе: в том, что, «познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но стали суетными в своих рассуждениях и… изменили славу Божию в образ, подобный тленному человеку, …и стали служить твари вместо Творца» (Рим.1:21, 23, 25). Действительно, речь идет о Боге, Который «сотворил в начале небо и землю» (Быт.1:1); ты же Бога не знаешь, а небу поклоняешься, – разве ты не богохульствуешь? Вновь послушай пророка, говорящего: «Солнце потухнет, и небо померкнет, Вседержитель же будет светить в веках. И силы небесные поколеблются, и небеса будут свиты, как кожа, растянутые и стянутые» (таковы слова пророка), «и земля убежит от лица Господа».

Глава девятая. Истина в новозаветных текстах

LXXXII. Обращение к Посланию к Евреям и другим новозаветным текстам

Я могу представить тебе бесчисленное множество писаний, из которых не прейдет ни одна черточка, не исполнившись, ибо уста Господа, Святой Дух, изрекли это. Больше, сын мой, не пренебрегай наказанием Господа и не унывай, когда Он обличает тебя. О удивительное человеколюбие! Он увещевает не как учитель учеников и не как господин – рабов, и не как Бог – людей, но как добрый отец – сыновей. Моисей признается, что он был испуганным и трепещущим, слыша о Слове; ты же, внимая божественному Слову, не боишься и не тревожишься? Разве ты не страшишься Его и не спешишь научиться от Него, т.е. не спешишь к спасению от осуждения, страшась гнева, с любовью к милости, устремившись к надежде, чтобы избежать суда?! Придите, придите, юные мои, ведь если не станете, как дети, и не возродитесь, как говорит Писание, то не обретете подлинно сущего Отца и не войдете в Царство Небесное. Как можно войти чужому? Я думаю, когда он будет внесен в списки и наделен гражданскими правами и получит Отца, тогда пребудет в том, что принадлежит Отцу, тогда будет удостоен стать наследником, тогда вместе с Единородным, с возлюбленным Сыном будет иметь удел в Царстве Отца. Ибо оно – первородная Церковь, состоящая из многих добрых детей. Это – первородные дети, записанные на небесах и участвующие в торжестве вместе с многими мириадами ангелов. Первородные же дети – мы, воспитанники Божии, истинные друзья первородного, первые из всех людей, познавшие Бога, первые, освобожденные от грехов, первые, отделенные от диавола.

LXXXIII. Свобода или рабство, жизнь или смерть?

Ныне же некоторые настолько безбожны, насколько Бог человеколюбив: ибо Он желает сделать нас из рабов сыновьями, они же пренебрегают возможностью стать ими. О великое безумие! – вы стыдитесь Господа. Он обещает вам свободу – вы бежите в рабство; Он дарует спасение – вы устремляетесь к смерти; Он дарит вам вечную жизнь – вы ожидаете наказания и предвидите огонь, который уготовил Господь диаволу и ангелам его. Поэтому блаженный апостол говорит: Я вас заклинаю в Господе не поступать более, как поступают язычники в суетности ума своего, будучи помраченными разумом и отчужденными от жизни Божией из-за их неведения и огрубелости сердца. Они, став бесчувственными, предались распутству, чтобы совершать порочные и своекорыстные дела.

LXXXIV. «Сегодня» и вечность

Когда такой свидетель бранит людское безрассудство и взывает к Богу, что другое остается неверным, кроме суда и осуждения? Не устает Господь увещевать, устрашать, убеждать, пробуждать, вразумлять. Он прогоняет сон и поднимает заблудших из мрака. Проснись, – говорит, – спящий, и восстань из мертвых, и воссияет тебе Христос Господь, солнце Воскресения, рождающееся прежде утренней звезды, даровавшее жизнь своими лучами. Да не презирает никто Слово, чтобы не оказаться незаметно для самого себя презирающим себя. Ведь в одном месте Писание говорит: Если сегодня услышите голос Его, не ожесточайте сердец ваших, как во время ропота в день искушения в пустыне, когда, испытывая, искушали Меня отцы ваши. Если ты хочешь узнать, что значит это испытание, тебе объяснит Святой Дух: И видели дела Мои сорок лет, из-за чего Я вознегодовал на род сей и сказал: они всегда блуждают сердцем, путей же Моих не познали, так что Я поклялся в гневе Моем, что они не войдут в покой Мой. Обратите внимание на угрозу, посмотрите на увещевание, взгляните на награду! Почему мы все еще меняем милость на гнев и не оказываем гостеприимства Богу в непорочных душах, принимая Слово открытыми ушами? Велика будет милость Его обетования, если сегодня мы услышим Его голос. Впрочем, «сегодня» растет день ото дня до тех пор, пока называется «сегодня». И оно, и обучение остаются вплоть до конца мира; а тогда подлинно сегодняшний, без изъянов, день Божий растягивается до пределов вечности. Всегда будем прислушиваться к звучанию слова Божиего, ведь «сегодня» есть образ вечности, день же – символ света, а светом для людей является Слово, благодаря Которому мы созерцаем Бога.

LXXXV. Цена спасения

У уверовавших и внимавших Ему по справедливости будет изобиловать благодать. На неповинующихся же и блуждающих сердцем и не познавших пути Господни, приготовить которые и сделать прямыми призывал Иоанн, – на них разгневался Бог, и угрожает им. И вот, древние, блуждающие в пустыне евреи сделались притчей, испытав на себе последствия угрозы: ведь сказано, что они не вошли в покой из-за неверия, прежде чем, последовав за преемником Моисея, узнали, наконец, на деле, что спасутся не иначе, как поверив Иисусу. Господь, будучи человеколюбивым, всех людей призывает к познанию истины, посылая Утешителя. Что это за познание? – Набожность: набожность для всего полезна, по словам Павла, имея обетование нынешней и предстоящей жизни. За сколько, о люди, вы согласились бы купить вечное спасение, если бы оно продавалось? Даже если кто-нибудь предложит всю реку Пактол, мифический поток золота, все равно не сможет заплатить за спасение.

LXXXVI. Цена спасения продолжение

Однако не унывайте! Возможно для вас, если захотите, выкупить это очень дорогое спасение за принадлежащее вам сокровище – за любовь и живую веру, которые являются достаточной платой, с удовольствием принимаемой Богом. Ибо мы уповали на Бога живого, Который есть Спаситель всех людей, особенно верных. Остальные же, укоренившиеся в мире сем, как некие водоросли на морских скалах, пренебрегают бессмертием, тоскуя, подобно итакийскому старцу, не по истине и не по небесному отечеству, и не по подлинному свету, но по дыму. Набожность же, уподобляя, насколько это возможно, человека Богу, дает ему соответствующим образом в учители Бога: лишь Он способен по достоинству сделать человека похожим на Себя.

LXXXVII. Обращение к апостолу Павлу

Зная толк в этом действительно божественном обучении, апостол говорит: Ты же, о Тимофей, с младенчества знаешь священные буквы, могущие тебя наставить во спасение через веру во Христа. Эти буквы, делающие людей святыми и подобными Богу, поистине священны: составленные из них и из священных слогов сочинения – священные Писания – этот же апостол называет соответственно боговдохновенными, полезными для обучения, для обличения, для исправления, для воспитания в справедливости, чтобы человек Божий был совершенным, приспособленным ко всякому доброму делу. Никто, пожалуй, не будет приведен в такое изумление увещеваниями остальных святых мужей, как Самим Господом – Человеколюбцем! Ведь нет у Него никакого другого дела, кроме одного – спасти человека. Он восклицает, торопя к спасению: Приблизилось Царство Небесное, привлекает людей, не чуждых страха. И апостол Господа, убеждая македонцев, разъясняет божественное речение в том же духе: Приблизился Господь, остерегайтесь, чтобы не быть застигнутыми пустыми. Но вы настолько безбоязненные, скорее же – неверующие, что вас не может убедить ни Сам Господь, ни Павел, находящийся в узах за Христа!

LXXXVIII. О единстве

Вкусите и увидите, что благ Господь. Вера приведет к истине, опыт научит, Писание же воспитает вас, говоря: О дети, услышьте меня! Страху Господню научу вас. Затем делает краткое прибавление, словно уже для уверовавших: Кто желает жить и видеть дни благие? Это – мы, скажем, почитатели блага, ревнители добра. Послушайте вы, кто далеко, послушайте вы, кто близко: ни от кого не скрыто Слово; Оно вездесущий свет, сияющий для всех людей. Никто не является для Слова киммерийцем. Поспешим к спасению, к возрождению! Во множестве поспешим к единой любви, как едина сущность в Монаде. Совершая благие дела, будем равным образом добиваться единения, исследуя прекрасную Единицу. Единство же, состоящее из многих составных частей, взяв от многозвучия и разноголосицы божественную гармонию, становится стройным звучанием, следуя за одним хоревтом и учителем – Словом, почивая в самой истине, говоря: Авва, Отче. Такому искреннему возгласу, исходящему от Его детей, Бог радуется более всего.

Глава десятая. Критика безбожных обычаев, людского невежества и косности

LXXXIX. О приносящем несчастье обычае

Вы говорите, что неразумно отменять обычай, переданный вам отцами. Но почему же мы не употребляем первую пищу, т.е. молоко, к которой нас приучили с рождения кормилицы? Почему мы увеличиваем или уменьшаем отцовское имущество, а не сохраняем его равным тому, какое получили? Почему уже не выплевываем еду на отцовскую одежду и не совершаем остального, что делали, вызывая смех, грудными младенцами, но, даже если у нас не было хороших воспитателей, улучшили самих себя? Далее, во время морских путешествий отклонения от пути, будучи опасными и порой гибельными, в известном отношении оказываются приятными. В жизни же, оставляя дурной, полный страстей и безбожный обычай, пусть даже отцы и сердятся, разве не уклонимся мы к истине и не будем искать подлинно сущего Отца, отвергнув привычку, словно ядовитое зелье? Ведь лучшим из того, что мы в состоянии сделать, будет показать вам, что набожность враждебна безумному и приносящему несчастье обычаю. Ибо никогда не вызывало бы ненависти и не запрещалось бы столь великое благо, больше которого ничего не было еще дано Богом человеческому роду, если бы, захваченные обычаем, заткнув себе уши, сбрасывая, как непокорные кони, поводья, грызя удила, вы не убегали бы от увещеваний, желая избавиться от нас, возниц вашей жизни; устремляясь в безумии к гибельным утесам, не считали бы проклятьем святое слово Божие.

XC. О каре для злодеев и для самого князя зла

Поэтому ожидает вас расплата за ваш выбор, в соответствии со словами Софокла:

Пропавший ум, ненужный слух, пустая мысль;

и неведомы вам очевиднейшие вещи, что добрые и набожные получат благое воздаяние, так как чтили благо; те же, кто, напротив, дурны – заслуженное наказание. Кара ждет и самого князя зла. Угрожает ему пророк Захария: «Да осудит тебя Тот, Кто избавил Иерусалим. Разве это – не головня, вытащенная из огня?» (Зах.3:2). Неужели в людях заложено стремление к добровольной смерти? Зачем они прибегли к этой смертоносной головне, вместе с которой и сгорят, когда можно хорошо прожить в согласии не с обычаем, а с волей Бога? Ведь Бог дарует жизнь, вредоносный же обычай после ухода человека из этого мира приносит наказание и напрасное раскаяние. «Претерпев, даже неразумный постиг», что суеверие губит, а набожность спасает.

XCI. Об отталкивающем внешнем виде идолослужителей

Посмотрите на идолослужителей с грязными волосами, в оскорбительно испачканной и порванной одежде, не ведающих, что значит мыться, длиной ногтей уподобившихся зверям, многих же – лишенных половых органов и показывающих на деле, что храмы идолов суть некие могилы или темницы. Мне кажется, что эти люди оплакивают богов, а не поклоняются им, испытывая по отношению к ним нечто подобное скорее жалости, чем почитание. И глядя на это, вы еще продолжаете оставаться слепыми и не взглянете на Владыку всей вселенной и не прибегнете, вырвавшись из земного узилища, к небесному состраданию? Ведь Бог по Своему неизмеримому человеколюбию поддерживает людей: как птица-мать прилетает к выпавшему из гнезда птенцу. Если же змея накидывается на него,

Мать, о потомстве скорбя, милом сердцу, кружится порхает;

Бог же Отец и ищет Свое творение, и исцеляет его от заблуждения, и преследует змея, и вновь принимает птенца, побуждая его вернуться в гнездо.

XCII. Примеры собак, коней, быка и осла, червей, свиней, орлов

Теперь дальше. Заблудившиеся собаки, идя по следу, нашли хозяина по запаху, и кони, стряхнувшие седока, повиновались господину благодаря одному только свисту. «Знает бык владельца, и осел – ясли хозяина своего, Израиль же не знает Меня». А что же Господь? Он не злопамятен, еще жалеет, еще настаивает на раскаянии. Хочу вас спросить, не кажется ли вам странным, что вы, сотворенные Богом люди, получившие от Него душу и всецело Ему принадлежащие, находитесь в рабстве у другого господина, служа к тому же тирану вместо Царя, злому – вместо доброго? Ибо кто, скажите, заклинаю вас истиной, оставляет, будучи разумным, благое и пребывает во зле? Кто же тот, который, избегая Бога, проводит жизнь с демонами? Кто, могущий быть сыном Божиим, наслаждается рабством? Или кто, способный стать гражданином неба, стремится во мрак, когда можно возделывать рай, прогуливаться по небу, имея долю в несмешанном животворящем источнике, следуя, как Илия, по воздуху, за лучезарным облаком и созерцая спасительный дождь? Однако люди, копошась (так копошатся черви в болотах и нечистотах) в удовольствиях, питаются бесполезными и бессмысленными наслаждениями и являют собой некий свинообразный народ. Ибо свиньи «радуются грязи больше», чем чистой воде, и «бросаются в неистовстве к отбросам», по словам Демокрита. Так вот, ни в коем случае, ни в коем случае не будем превращаться в рабов и уподобляться свиньям! Но как подлинные дети света поднимем глаза и воззрим на него, чтобы Господь не изобличил нас словно незаконных, – подобным образом солнце испытывает орлов.

XCIII. О небесном наследии

Раскаемся и перейдем от незнания к знанию, от безрассудства к рассудительности, от невоздержанности к самообладанию, от беззакония к справедливости, от безбожия – к Богу! Прекрасен смелый поступок – стать перебежчиком в Божий стан. От многих благ дозволено вкушать нам, но особенно от тех, на которые намекает Сам Бог, говоря через Исаию: «Существует наследие у служащих Господу»: прекрасное и вожделенное наследие. Не золото, не серебро это, не одежда здесь, на земле, где моль, и где разбойник подкрадывается, завистливо смотря на суетное богатство, но сокровище спасения, к которому, сделавшись почитателями Слова, надо стремиться. Вместе с нами отсюда отправляются и летят рядом на крыльях истины благие деяния.

XCIV. О небесном наследии продолжение

Наследие, о котором шла речь, вручает нам вечный завет Божий, предоставляя как вечный дар. Заботливый наш Отец, Отец настоящий, не прекращает увещевать, вразумлять, воспитывать, любить, ибо продолжает спасать и советует наилучшее: «Будьте справедливы, – говорит Господь, – жаждущие, идите к воде, и те, у которых нет серебра, ступайте и покупайте и пейте без серебра». К купели, к спасению, к свету призывает чуть ли не криком и говорит: «Я даю тебе море и землю, о чадо, и небо, и все живое, что в них, дарую тебе. Только, о чадо, стремись к Отцу!» Бог откроется тебе даром: истина не разменивается, ею не торгуют. Даны тебе пернатые и плавающие, и те, что обитают на земле. Это создал Отец для того, чтобы, наслаждаясь, ты благодарил Его. Незаконный сын, который есть сын погибели, будет покупать за серебро, ему суждено служить мамоне; тебе же Отец вручает это словно твое, – я обращаюсь к законному, любящему Его сыну, из-за которого Он доныне творит и которому одному лишь обещает, говоря: «И земля не будет продаваться навсегда», ибо не подвержена расточению: «ведь вся земля – Моя». Может стать и твоей, если примешь Бога. Поэтому Писание благовествует уверовавшим: «Святые Господа унаследуют славу Бога и силу Его». Какую, о друг, поведай мне? «Какую глаз не видел, ухо не слышало и на сердце человека она не приходила; и будут радоваться в Царстве Господа своего вовеки. Аминь».

XCV. О выборе между смертью и жизнью и о врожденной вере

Люди, вы имеете божественное обетование благодати, услышали также и угрозу наказания; ими Господь спасает, страхом и милостью воспитывая человека. Что же мы медлим? Почему не уклоняемся от наказания? Почему не принимаем дар? Почему не выбираем лучшее – Бога вместо лукавого, и мудрость не ставим выше идолослужения, и не меняем смерть на жизнь? «Вот я положил перед лицом твоим, – говорит, – смерть и жизнь». Испытывает тебя Господь: выберешь ли ты жизнь; как отец, советует повиноваться Богу. «Ибо если захотите и послушаетесь Меня, – говорит, – то будете вкушать блага земли», это – милость за послушание; «если же отречетесь и будете упорствовать, меч и огонь вас пожрет», – осуждение за неповиновение. «Уста Господа изрекли это», закон истины, Слово Господа. Желаете ли вы, чтобы я стал для вас добрым советчиком? Послушайте, и я, сообразно с моими силами, изложу суть дела. Необходимо, чтобы вы, размышляя о добре как таковом, пригласили свою врожденную веру в качестве надежного свидетеля, открыто выбирающую лучшее, и не рассуждали о том, нужно ли следовать за ней, а творили бы благо. Ведь должно, скажем, сомневаться, стоит ли напиться. Вы же напиваетесь прежде, чем рассмотрите этот вопрос. Вы также не изучаете тщательно, бесчинствовать ли вам, а сразу буйствуете. Выясняете только, следует ли быть набожными и повиноваться этому мудрому Богу и Его Христу, – вот что вы удостаиваете размышления и исследования и не думаете о том, что подобает Богу.

XCVI. Призыв выйти на ристалище истины

Доверьтесь нам, по крайней мере, так, как доверяетесь опьянению, чтобы стать трезвыми; поверьте, как бесчинству, чтобы жить! Если вы желаете повиноваться, обретя ясную веру в несказанные божественные тайны, я, пожалуй, приведу вам в избытке доводы в пользу Слова. Вы же (ведь отцовские обычаи после полученных вами наставлений более не имеют над вами власти и не отвращают от истины) послушайте, как обстоит дело с тем, что следует далее. Пусть имя Господне не вызывает у вас стыда, «много который вредит человеку», отвращая от спасения. Совлекши одежды, будем по правилам открыто состязаться на ристалище истины, когда судьей явится святое Слово, а распорядителем игр – Господь вселенной. Ибо нам назначена немалая награда – бессмертие. Более не обращайте внимания на то, что о вас заявляет какой-то площадный сброд, безбожные хоревты суеверия, глупостью и безумием толкаемые в самую бездну, создатели идолов и почитатели камней. Они дерзнули обожествить людей, записав тринадцатым богом Александра Македонского, которого уличил Вавилон, явив его мертвым.

XCVII. О справедливости Бога

Восхищаюсь хиосским софистом, имя которому Феокрит. После кончины Александра он, высмеивая необоснованные мнения людей о богах, сказал гражданам: «Будьте спокойны, о мужи, пока видите богов умирающими раньше людей». Почитающий и берущий в спутники видимых богов и нахлынувшую толпу таких тварей гораздо несчастнее этих самых демонов. Про Бога никак нельзя сказать, что Он, подобно демонам, несправедлив. Напротив, Он справедлив в высшей степени, и нет другого способа уподобиться Ему, как самому стать справедливым.

Ремесленный народ, в путь отправляйтесь все!

Корзинками вы чтите страшную на вид

Богиню-мастерицу, Зевса дочь,

глупые мастера, работающие с камнем и поклоняющиеся камню.

XCVIII. Бог – Создатель одушевленной статуи

Пусть явится ваш Фидий или Поликлет, и Пракситель, и Апеллес, и все занимающиеся ремесленным искусством, тленные мастера земного праха. Ибо тогда, – говорит некое пророчество, – дела земные пойдут плохо, когда люди поверят статуям. Пусть придут (ведь я не перестану звать) мастера дешевых безделушек. Ни один из них не сделал одушевленного образа и не вылепил из земли нежное тело. Кто сделал мозг мягким, кто укрепил кости? Кто натянул сухожилия? Кто наполнил сосуды и влил в них кровь? Кто обтянул тело кожей? Каким образом кто-нибудь из них может сделать глаза видящими? Кто вдохнул душу, кто наделил чувством справедливости, кто обещал бессмертие? Один лишь Творец вселенной, величайший Мастер, Отец; Он создал такую одушевленную статую – человека. Олимпиец же ваш, образ образа, сильно искажающий истину, является бесчувственным произведением, сделанным руками афинянина. Ибо образ Бога – Слово Его (Божественное Слово есть истинный Сын Ума, первичный Свет от Света), образ же слова – истинный человек, т.е. ум, который в человеке, называемый по этой причине созданным «по образу и подобию Божьему», сравниваемый нашими чувствами с божественным Словом и потому разумный. Представляется очевидным, что статуи, имеющие облик людей, являются земным образом тленного, видимого человека и далеким от оригинала, недолговечным оттиском.

XCIX. Невежество – причина людских бедствий

Мне кажется, что жизнь стала полной безумия – с такой готовностью она посвящается материи. Обычай, давший вам отведать от рабства и бессмысленных хлопот, был вскормлен людским суетным мнением. Причиной беззаконных установлений и лживых прорицаний стало невежество, которое, сделавшись для человеческого рода виновником ужасных бедствий и в отвратительных идолах найдя многочисленные воплощения для демонов, поставило на следующих за собой знак долгой смерти. Оскверненные, возьмите чистую воду разума, совершите омовение, очиститесь от обычая каплями истины: на небеса должно взойти чистыми. Ты, человек, ищи наиболее общее – Создавшего тебя; ты, сын, узнай наиболее частное – Отца. Ты еще пребываешь в грехах, погрязший в наслаждениях? Кому скажет Господь: «Ваше есть Царство Небесное»? Оно ваше, если только соблаговолите, избрав Бога, уверовать и последовать кратким путем, проложенным проповедью, услышав которую, ниневитяне благодаря искреннему раскаянию заменили ожидаемое завоевание своей страны врагами на прекрасное спасение.

C. Человек рожден для созерцания неба

Кто-нибудь, пожалуй, спросит: «Как я поднимусь на небеса?» Путь – это Господь, «путь узкий», но нисходящий с небес, узкий, но ведущий в небеса. Узкий, презираемый на земле, широкий, чтимый на небесах. Не слышавшему Слово извинением за его заблуждение служит неведение. Услышавший же слово, но вопреки разуму не повинующийся Ему душой, чем более рассудочным будет казаться, тем более вредит ему понимание, так как разум станет для него, не избравшего лучшее, обличителем. Ибо человек устроен так, чтобы быть в близких отношениях с Богом. Как мы не принуждаем коня пахать и быка охотиться, а заставляем каждое из животных делать то, что ему положено от природы, так и человека, рожденного для созерцания неба, поистине небесную отрасль, мы, уразумев то внутреннее, исключительное и характерное, что отличает людей от всех остальных живых существ, и советуя заготовить достаточно средств на века – набожность и благочестие, призываем к познанию Бога. Занимайся земледелием, – говорим мы, – если ты земледелец, но, возделывая поле, познай Бога. Ты, что любишь морские путешествия, плавай, но призывай при этом небесного Кормчего. Воюющим тебя застало познание – послушай небесного Стратега, приказывающего справедливое.

CI. Язычники расходуют свою жизнь на смерть

Протрезвейте, словно вы были бы отягчены пьяным сном, и, осмотревшись немного, подумайте над тем, что значат для вас камни, которым вы поклоняетесь, и о том, что вы бессмысленно растрачиваете на материю. На незнание вы расходуете и деньги, и средства к жизни, как и саму жизнь вашу – на смерть, в этом одном видя осуществление своей тщетной надежды. Не способные пожалеть сами себя, вы, будучи порабощенными дурным обычаем, не готовы слушаться тех, кто жалеет вас за ваше заблуждение. Тяготея к упомянутому обычаю, вы по своей воле до самого последнего вздоха несетесь к погибели: «ибо свет пришел в мир, и люди возлюбили тьму более, чем свет» (Ин.3:19), хотя можно устранить то, что стоит на пути к спасению: спесь, богатство, страх, повторяя сказанное поэтом:

Деньги куда я несу и сам я куда направляюсь?

Вы не жалеете, отбросив эти пустые вымыслы, расстаться с самим обычаем и сказать суетности:

Прощайте, сны, обман и ложь, ведь вы – ничто.

CII. Судьба, богатство, любовь, сон, звезды – не боги

Чем вы считаете, о люди, Гермеса Тихона, Гермеса Андокида и Гермеса Амиита? Разве не ясно всякому, что это – камни, как и сам Гермес? Как не бог ореол вокруг солнца и радуга, а всего лишь небесные явления, как не бог день, год и время, состоящие из них, так не бог солнце и луна, которые управляют ими всеми. Кто, будучи в здравом уме, сочтет богами исправление, кару, наказание, возмездие? Ведь не Эринии, ни Мойры, ни Рок не являются богами, так как не боги государство, слава и богатство, которое живописцы изображают слепым. Если же вы обожествляете стыд, влечение и любовь, то пусть последуют за ними позор, страсть, очарование и соитие. Пожалуй, после этого у вас с достаточным основанием не будут считаться богами близнецы сон и смерть, – состояния, бывающие у живых существ от природы. Вы справедливо скажете, что не богини Кера, Судьба и Мойры. Если не боги раздор и битва, то не боги Арес и Энио. Если уже не боги молнии, перуны и ливни, то разве боги огонь и вода? А падающие звезды и кометы, возникшие из-за изменений в воздухе? Тот, кто говорит, что случай является божеством, пусть скажет, что и действие также им является.

CIII. Бесчувственные изваяния и бесчувственные люди

Если из всего перечисленного и из тех рукотворных и бесчувственных изваяний ничто не признается богом, но в отношении нас проявляется некое попечение божественной силы, то не остается ничего иного, как согласиться, что существует и всегда существовал единственный истинный Бог. Но ведь вы, неразумные, походите на людей, выпивших мандрагору или какое-нибудь другое зелье. Пусть Бог даст вам протрезветь наконец от этого сна и познать Его, дабы ни золото, ни камень, ни дерево, ни действие, ни страсть, ни болезнь, ни страх не казались божеством. Ведь тридцать тысяч есть на земле, питающей многих, демонов, не бессмертных, но и не смертных (ибо не имеют чувств, чтоб быть причастными смерти), – каменных и деревянных властителей людских, глумящихся над человеком и коварно губящих при помощи обычая его жизнь. «Земля – Господа, и все, что наполняет ее» (Пс.23:1); как тогда ты осмеливаешься не знать Владыку, наслаждаясь тем, что принадлежит Ему? «Оставь Мою землю, – скажет тебе Господь, – не прикасайся к воде, которую Я даю, к плодам, которые Я взращиваю; возврати, о человек, Богу пропитание свое. Познай своего Повелителя, будь принадлежащим Ему творением!» Разве справедливо, чтобы собственность Его была отчуждена? Отчужденное, лишенное родства, утрачивает подлинность. Не становитесь ли вы бесчувственными, как Ниоба, или скорее, скажу вам нечто более таинственное, как еврейская женщина (древние называли ее женой Лота)? Эта женщина окаменела из-за привязанности к жителям Содома, которые были безбожниками, впавшими в нечестие, жестокосердными и глупыми.

CIV. Священен человек, а не звери и камни

Считай, что эти слова сказаны тебе свыше: не думай, что камни, дерево, птицы и змеи суть святыни, а не человек. Напротив, подлинно священными признавай людей, а зверей и камни считай тем, чем они являются. Ибо несчастные, жалкие люди полагают, что Бог вещает посредством ворона и галки, а не через человека, и почтили ворона как вестника Божьего, человека же Божьего, который не каркает, не кудахчет, а говорит членораздельно, преследуют. Горе тем, которые не ожидают милости с неба и не уклоняются от наказания, пытаются бесчеловечно убить учащего их разумно и человеколюбиво и призывающего к справедливости; ведь они не верят Богу и не постигают силу Его. Но насколько несказанно человеколюбие Господа, настолько безмерна ненависть к злу. Гнев вскармливает наказание за грех, человеколюбие же Господне вознаграждает за раскаяние. Самое горестное – лишиться Божией помощи. Итак, слепота глаз и глухота ушей более мучительны, чем иная жадность до плохого: одна из них отняла вид неба, другая же лишила божественного учения.

CV. Слепота и глухота язычников

Вы же, будучи увечными для восприятия истины и слепыми умом, и глухими рассудком, не скорбите и не возмущаетесь! Вы не пожелали увидеть небо и его Творца и не стремитесь услышать Создателя и Отца всего и узнать о Нем, выбрав спасение. Ничто не встает на пути у спешащих к познанию Бога, будь то необразованность, бедность, неизвестность, нищета. Никто не желает подменить истинную мудрость, медью поразив ее или железом. Ведь прекрасно сказано:

Благой является спасителем везде.

Ибо ревнитель справедливого как почитатель Того, Кто ни в чем не испытывает недостатка, сам довольствуется малым, ни в чем другом, как в Самом Боге сберегая сокровище своего счастья, где нет ни моли, ни разбойника, ни пирата, но лишь вечный Податель благ. Вы по справедливости уподоблены тем змеям, уши которых закрыты для заклинателей. «Ибо дух в них, – говорит Писание, – наподобие змеиного, как у глухого и затыкающего свои уши аспида, что не слышит голоса заклинателей» (Пс. 57:5, 6).

CVI. О старой коже и крыльях

Но пусть дикость ваша будет зачарована небесным пением. Внемлите нашей короткой речи и извергните из себя смертоносный яд, чтобы вам было дано освободиться от гибели, как змеям – от старой кожи. Послушайте меня и не затыкайте уши, не преграждайте путь словам, но примите их своей душой! Прекрасно лекарство бессмертия: встаньте и не ползайте более, ведь враги Господа будут лизать прах, говорит Писание, поднимите голову от земли, взгляните на небо, восхититесь видом его, прекратите замышлять против пят праведников и затруднять путь к истине. Станьте разумными и безвредными! Тогда Господь, пожалуй, дарует вам крылья простоты (Он задумал снабдить ими земнородных), чтобы, оставив норы, вы обитали в небесах. Нам нужно лишь раскаяться от всего сердца, дабы всем сердцем вместить Бога. Да уповает на Него все собрание народа! Изливайте перед Ним сердца ваши, – обращается Писание к тем, в ком нет лукавства, жалеет их и делает исполненными справедливости. Поверь, человек, Человеку и Богу! Поверь, человек, Пострадавшему и Почитаемому, Богу живому! Поверьте, рабы, Умершему! Поверьте, все люди, единственному Богу всех людей! Поверьте и в качестве награды получите спасение. Ищите Господа, и жить будет душа ваша. Тот, кто ищет Его, заботится о собственном спасении: если ты обрел Бога – ты имеешь жизнь.

CVII. Гимн Богу – праведный человек

Итак, будем искать, чтобы жить. Плата за обнаружение – жизнь с Богом. Да возрадуются и возвеселятся в Тебе все ищущие Тебя и да говорят непрестанно: пусть возвеличится Господь. Прекрасный гимн Богу – бессмертный, наставленный в справедливости человек, в сердце которого начертаны речения истины. Ибо в каком другом месте, если не в благоразумной душе, должны быть записаны справедливость, любовь, стыд и кротость? Надо, думаю, чтобы запечатлевшие в своей душе эти божественные письмена считали мудрость наилучшей отправной точкой для себя, каков бы ни был их жизненный удел, и признавали ее спокойной гаванью спасения. Благодаря ей у детей становятся добрыми отцы, обратившиеся к Отцу, у родителей – сыновья, познавшие Сына, у жен – мужья, помнящие о Женихе, у рабов – хозяева, избавленные от величайшего рабства.

CVIII. О людях, более бестолковых, чем звери; о человеческих и Божиих законах

Звери более счастливы, чем люди, живущие в заблуждении. Они, подобно вам, пребывают в неведении относительно истины, однако не притворяются знающими ее, и нет у них племени лицемеров. Рыбы не суеверны, птицы не являются идолослужителями; на одно только небо они дивятся, так как не могут постичь Бога, не удостоенные разума. И вам, сделавшим себя более бестолковыми, чем бессловесные твари, и дожившим до стольких лет в безбожии, не стыдно?! Вы были детьми, затем отроками, потом юношами, потом мужами, но никогда не были добрыми людьми. Устыдитесь, по крайней мере, старости, опомнитесь и придите в себя на закате жизни; хотя бы в конце ее познайте Бога, чтобы конец жизни стал для вас началом спасения. Вы состарились в суеверии, молодыми придите к истинному богопочитанию: Бог признает вас Своими невинными детьми. Афинянин пусть повинуется законам Солона, аргивянин – законам Форонея, а спартиат – законам Ликурга. Если же ты считаешь себя Божьим, то небо – твоя отчизна, а Бог – законодатель. А что это за законы? – Не убивай, не прелюбодействуй, не развращай мальчиков, не кради, не лжесвидетельствуй, возлюби Господа Бога твоего. Имеется дополнение к этому – разумные законы, святые речения, записанные в самих сердцах: Возлюби ближнего твоего, как самого себя, ударившему тебя по щеке подставь и другую и не пожелай, ибо одним желанием ты совершаешь прелюбодеяние.

CIX. О терпком вкусе спасения

В самом деле, насколько лучше для людей с самого начала не желать того, чего желать не должно, чем получать желаемое? Но вы не приемлете терпкого вкуса спасения. Как мы радуемся сладкой пище, предпочитая ее остальной из-за наслаждения, получаемого при вкушении ее (хотя лечит нас и исцеляет горькая, раздражающая чувства, а слабых желудком укрепляют неприятные на вкус лекарства), так и привычка услаждает и щекочет. Но она толкает нас в пропасть, истина же приводит на небеса. Суровая поначалу, но благая кормилица юношей; она – и почтенный гинекей, и мудрая герусия, не труднодоступная, не такая, что ее нельзя постичь, но находящаяся очень близко, обитающая в трех частях нашего тела: в руках, устах и сердце, как говорит велемудрый Моисей. Это есть подлинный символ истины, для исполнения которой нужны и мысль, и дело, и слово. Не бойся того, что множество обманчивых фантазий уведет тебя от мудрости: сам добровольно уйди от вздорного обычая, подобно тому как дети, став взрослыми, отбрасывают игрушки.

CX. О Господе и Его деяниях

С непостижимой быстротой и благоволением, снискать которые несложно, божественная сила, озарив землю, наполнила все спасительным семенем. Ведь Господь не совершил бы столь великого дела в столь малое время без божественного Провидения, презираемый за облик, чтимый за Свои деяния, очищающий, избавляющий и милосердный. Божественный Логос, божественность Которого ни у кого не вызывает сомнения, равный Владыке вселенной, ибо Он – Его Сын, и «Слово было у Бога» (Ин.1:1). Не было с начала проповеди момента, когда бы Он не внушал веру, не был Он неузнанным, когда, надев маску человека и облачившись в плоть, играл в спасительной драме человеческой природы. Ведь был Он законным участником соревнования, подвизаясь на этом поприще вместе со Своим творением. Очень скоро став известным среди всех людей, поднявшись быстрее солнца из Отцовской воли, без труда явил нам Бога, научил нас и показал этим, придя к нам на помощь, откуда Он и Кем является, Глашатай мира, Примиритель, Спаситель наш, Логос животворный, миротворящий Источник, по всему лицу земли изливающийся, благодаря Которому вселенная стала, как говорится, океаном благ.

Глава одинадцатая. О благодеяниях Бога людям

CXI. Об освобождении людей

Если не возражаешь, рассмотрим вкратце благодеяния, ниспосылаемые нам Богом от начала. Первый человек свободно резвился в раю, так как был чадом Божиим. Когда же его, попавшего во власть наслаждения (под змеем подразумевается наслаждение, ползающее на брюхе, порок мира сего, влекущий человека к материи), сбили с пути нечистые желания, сей отрок, возмужав в неповиновении, не послушав Отца, устыдился Бога. Столь великую силу имеет наслаждение! Бывший прежде свободным благодаря простоте и естественности, человек оказался связанным грехами. Господь пожелал вновь освободить его от оков и, облекшись плотью (это – божественная тайна), победил змея и поработил тирана – смерть и, что самое удивительное, человека того, соблазненного удовольствием, связанного тлением, Своими распростертыми на кресте руками явил миру освобожденным. О таинственное чудо! Господь упал, а человек восстал и, изгнанный прежде из рая, получает взамен большую награду за свое послушание – небеса.

CXII. О просвещении людей

Поэтому мне кажется, что так как Само Слово спустилось к нам с неба, не должно более ходить на обучение к людям, стремясь в Афины и в остальную Элладу, а также в Ионию. Ведь если учитель у нас Тот, Кто наполнил все святыми силами: творением, спасением, благодеянием, законодательством, пророчеством, учением, то нет науки, которой не обучал бы Он, и вся вселенная стала у Него уже Афинами и Элладой. Раз вы поверили поэтическому мифу, изображающему критянина Миноса собеседником Зевса, то у вас не возникнет сомнений по поводу того, что мы стали учениками Бога, приобретя действительную мудрость, на которую лучшие представители философии только намекали, ученики же Христовы и постигли ее, и возвестили другим. И весь Христос, так сказать… не разделяется: в Нем нет ни варвара, ни иудея, ни эллина, ни мужчины, ни женщины; в Нем – новый человек Божий, преображенный Святым Духом.

CXIII. О прозрении людей

Далее, все остальные советы и назидания скудны и касаются чего-нибудь одного: надо ли жениться или заниматься государственными делами, или производить потомство. Единственным же всеобъемлющим наставлением, касающимся всех моментов жизни, во всякое время и при всяких обстоятельствах направляющим к важнейшему завершению – вечной жизни, является предписание благочестия: чтобы жить вечно, следует лишь жить в соответствии с ним. Что касается философии, то она, как говорят древние, есть продолжительное увещевание, заставляющее людей добиваться вечной любви к мудрости. Заповедь же Господа далеко посылает свет, просвещает очи. Прими Христа, обрети зрение, узри свет,

Чтобы постичь хорошо мог и Бога ты, и человека.

Сладкое слово, просветившее нас, вожделеннее золота и драгоценного камня, оно желаннее меда и медовых сот. В самом деле, разве не желанно то, что сделало ясным ум, погребенный во мраке, и дало острое зрение лучезарным глазам души? Ибо, как без солнца, с одними только звездами все было бы ночью, так и мы без знания Слова и без света Его ничем не отличались бы от откармливаемых на убой птиц, питающихся в темноте. Познаем свет, чтобы познать Бога! Познаем свет и станем учениками Господа! Именно это Он обещал Отцу: Возвещу имя Твое братьям моим, посреди собрания прославляю Тебя. Воспой Бога, Своего Отца, и поведай мне о Нем: Твои объяснения спасут, и научит меня эта песня. До настоящего времени я блуждал, ища Бога, когда же Ты повел меня к свету, Господи, я и Бога нашел благодаря Тебе, и Отца обрел с Твоей помощью, и стал Твоим сонаследником, так как Ты не стыдишься брата.

CXIV. О свете и мраке

Изгоним, изгоним забвение истины! Отведя от очей преграждающий путь мрак незнания словно мглу, воззрим на подлинно сущего Бога, возгласим в Его честь: «Радуйся, Свет!» Свет с небес нам, погруженным во тьму и заключенным в тени смертной, воссиял ярче солнца, слаще земной жизни. Свет этот есть вечная жизнь, и живут все, причастившиеся его. Ночь же боится света и, уходя из-за страха перед ним, дает место дню Господню. Все стало немеркнущим светом, и закат превратился в восход. Это и есть новое творение, ведь солнце справедливости, Объезжающее вселенную на конях своих, посещает весь человеческий род без исключения, подражая Отцу, Который велит солнцу Своему всходить для всех людей и окропляет землю росой истины. Он сделал из заката восход и распял смерть в жизнь; похитив человека у гибели, поднял его ввысь, пересаживая тление в нетленность и обращая землю в небо – земледелец Божий, показывающий то, что сулит успех, побуждающий народы к делу благому, напоминающий о пропитании истинном и дарующий нам огромный, воистину несравненный и неотчуждаемый отцовский надел; Логос, обожествляющий небесным учением человека, вкладывающий в его сознание законы и записывающий их в сердце. Какие это законы? Что все узнают Бога от малого до великого; и милостив, – говорит Бог, – буду к ним и о грехах их не вспомню.

CXV. Об экспедиции на небо, спасительном талисмане и Божием заклинании

Примем законы жизни, подчинимся увещевающему нас богу, познаем Его, дабы был милостивым, с благодарностью принесем Ему, хотя и не нуждающемуся ни в чем, свое послушание и благочестие, словно некую плату за проживание на земле, –

Во сто быков золотой вместо меди ценою лишь в девять.

За малую толику веры Он дает тебе возделывать обширную землю, дает воду, чтобы пить, и воду, чтобы плавать, воздух, чтобы дышать, огонь, чтобы заниматься ремеслом, вселенную, чтобы жить в ней. Он позволил тебе снарядить экспедицию колонистов с земли на небо. Эти безмерные благодеяния и бесчисленные дары дал тебе всего лишь за веру. Далее, поверившие колдунам надевают на себя амулеты и пользуются заклинаниями, словно они могут спасти. Неужели вы не желаете взять себе в качестве талисмана само небесное спасительное Слово и, уверовав в Божие заклинание, освободиться от тех страстей, которые суть болезни души, и избавиться от греха? Ведь грех – это вечная смерть. Право же, вы, как кроты, совершенно глухие и незрячие, не уделяющие внимания ничему, кроме еды, живете во тьме и несетесь к погибели. Но есть, есть истина, кричащая: из тьмы светит свет. Пусть он возгорится в сокровенной части человека – в сердце, и пусть воссияют лучи познания, озаряющие внутреннего человека, ученика Света, последователя и сонаследника Христова, особенно после того, как драгоценное и священнейшее имя благого Отца, ласковыми словами устанавливающего спасительное для сына, достигло сознания набожного и доброго отрока. Повинующийся Господу имеет преимущество во всем: следует за Богом, слушается Отца, познав Его после блуждания. Возлюбив Бога, возлюбив ближнего, исполнив заповедь, он добивается награды, требуя обещанное.

CXVI. О Христовом воинстве

Бог всегда желает спасти человеческое стадо. Поэтому Он и послал доброго Пастыря. Слово же, раскрыв истину, показало людям возвышенность спасения, чтобы они, раскаявшись, спаслись или, не послушавшись, были осуждены. Эта проповедь справедливости для внимающих – благовестие, для прекословящих – суд. Громогласная труба, зазвучав, призвала солдат и объявила войну. Неужели Христос, донесший мирную песню до пределов земли, не соберет Своих воинов-миротворцев? Действительно, человече, Он набрал при помощи собственной крови и слова не обагренное кровью войско и вручил солдатам Царство Небесное. Христовой трубой является Евангелие: Он дал сигнал на ней, а мы услышали. Возьмем оружие мира, облачившись в броню праведности, взяв шлем спасения, и заострим меч духа, т.е. речение Божие. Такими словами апостол ставит нас в невоенный строй. Это – наши неуязвимые доспехи; вооруженные ими, мы будем противостоять лукавому. Его зажженные стрелы потушим наконечниками копий, влажными от погружения в воду и твердыми от закаливания Словом! Воздадим Богу благодарственную хвалу и будем чтить Его подобающим образом. Когда ты еще будешь говорить, скажет: вот Я.

CXVII. Божественная любовь и стрекало спасения

О святая и блаженная сила, благодаря которой Бог обитает среди людей! Сколь полезно для человека стать подражателем и почитателем наилучшей из всего бытийствующего сущности: ибо никто не сможет подражать Богу иначе, чем благоговейно почитая Его, а служить и поклоняться иначе, чем подражая. Небесная и подлинно божественная любовь лишь тогда соединится с людьми, когда в их душах сможет воссиять действительная красота, воскрешенная Божественным Словом. И что особенно важно, рядом с искренним желанием бежит спасение, ибо, как говорится, выбор человека и его жизнь сопряжены между собой. Поэтому единственным истинным увещеванием является то, которое, уподобившись самым верным друзьям, остается с нами до последнего вздоха и становится добрым провожатым совершенного и безукоризненного духа души у отправляющихся на небеса. К чему я побуждаю тебя? К тому, чтобы ты спасся. Этого хочет Христос. Он дарует тебе жизнь одним Своим словом. А каково оно? Узнай из немногих речений: Логос истины и бессмертия, возрождающий человека, поднимающий его к истине, стрекало спасения, изгоняющий тление, прогоняющий смерть, соорудивший в людях храм, чтобы водворить в них Бога. Очисти храм, а наслаждения и легкомыслие, словно однодневный цветок, оставь ветру и огню! Благоразумно выращивай плоды воздержанности и посвящай Богу себя самого как их начатки, чтобы ты был не только творением Бога, но и благодарением Ему. Ученику Христа подобает оказаться достойным Царства и Царства же быть удостоенным.

Глава двенадцатая. Христианские мистерии святы и спасительны

CXVIII. Харибда и сирены

Итак, убежим от обычая, убежим от него, как от опасного мыса, как от угрозы Харибды или как от мифических сирен: он душит человека, является западней, пропастью, бездной; он ненасытен:

Судно свое на большом расстоянии от волн тех и дыма

Ты удержи.

Убежим, убежим, о спутники, от той волны: она извергает огонь. Остров зловещ: он завален костями и трупами. Смазливая потаскушка, наслаждение, поет на нем, прельщает вульгарной музыкой:

Эй, Одиссей многославный, великая сила ахейцев,

Чтобы услышать чудесное пенье, направь к ним корабль свой!

Блудница восхваляет тебя, о моряк, и называет многославным; пытается завладеть славой эллинов. Позволь ей питаться мертвецами. Тебе помогает божественное дуновение: пройди мимо удовольствия – оно вводит тебя в заблуждение.

Да не обманет твой ум вертихвостка, что шепчет лукаво

Милые сердцу слова, чтоб в амбаре твоем покопаться.

Проплыви мимо пения – оно вызывает смерть. Если только захочешь, одолеешь погибель и, привязанный к древу, будешь освобожден от всякой скверны. Слово Божие будет управлять тобой, и Святой Дух введет тебя в небесный порт. Тогда узришь моего Бога и будешь посвящен в святые таинства, и вкусишь от сокрытого в небесах, сбереженного у меня, о чем не слышало ухо, и что никому не приходило в сердце,

И кажется, что два я вижу солнца, Фив Двойных виденье предо мной… – сказал некто, приведенный в исступленье идолами, опьяненный неразбавленным вином невежества. Я, скорее всего, пожалею его, буйствующего во хмелю, и призову находящегося не в своем уме к трезвому спасению, потому что и Господь радуется раскаянию, а не смерти грешника.

CXIX. Беседа с Тиресием

Приди, о безумец, не опираясь на тирс, без венка из плюща; отбрось митру, отбрось оленью шкуру, образумься! Я покажу тебе Слово и мистерии Слова, рассказывая о них в соответствии с твоими представлениями. Это – гора, любезная Богу, не дававшая сюжеты трагедиям, как Киферон, но предназначенная для действ истины; гора, где нет вина, гора, покрытая тенью священных лесов. А ликуют на ней не сестры пораженной громом Семелы, менады, в нечестивой мистерии хватающие куски мяса, но дочери Бога, милые овечки, провозглашающие священные действия Слова и созывающие непорочный хоровод. Его составляют праведники. Песня является гимном Царю вселенной. Девушки перебирают струны, ангелы славословят, пророки вещают; разносится музыкальное эхо. Призванные бегом устремляются за шествием, спешат, страстно желая обрести Отца. Приди, оставив Фивы, и ты, о старец, и, отвергнув дар прорицателя и вакхическое исступление, позволь за руку привести тебя к истине. Вот я даю тебе палку, чтобы ты опирался на нее. Поспеши, Тиресий, уверуй, и прозреешь. Христос, благодаря Которому глаза слепых открываются, светит ярче солнца. Ночь убежит от тебя, огонь устрашится, смерть отступит: ты, что не видел Фив, узришь небеса, о старец!

CXX. О христианских мистериях

О поистине святые мистерии, о чистый свет! Я несу факел, чтобы узреть небеса и Бога; посвящаясь, становлюсь безгрешным, священнодействует же Господь и, выводя к свету, отмечает посвященного печатью и отдает уверовавшего Отцу под защиту на веки вечные. Это и есть мои «вакхические» мистерии. Если хочешь, прими и ты посвящение, – и будешь кружиться в хороводе вместе с ангелами вокруг нерожденного и непреходящего и воистину единственного Бога, а Логос Его будет петь гимны вместе с нами. Этот вечный Иисус, единственный великий Первосвященник единственного Бога, Который также и Отец Ему, молится за людей и приказывает им: Внемлите, бесчисленные племена, особенно же те, кто наделен разумом – и варвары, и эллины: весь человеческий род Я зову, творцом которого являюсь по воле Отца. Придите ко Мне, чтобы встать в строй под власть одного Бога и одного Слова Божия, и не одним лишь разумом превосходите бессловесных животных – Я даю вам, единственным из всех смертных, бессмертие, ведь хочу, хочу вас причастить и этой благодати, давая совершеннейший дар – нетление, и преподношу вам Слово, познание Бога, всего Себя. Вот Я, вот то, что хочет Бог, вот созвучие, вот гармония Отца, вот Сын, вот Христос, вот Слово Божие, длань Господа, сила вселенной, воля Отца. О люди, прежде являвшиеся образами Бога, но ныне не все соответствующие оригиналу! Я хочу вас улучшить, обратившись к прообразу, чтобы вы стали похожими на Меня. Я умащу вас маслом веры, благодаря которому вы сбросите с себя тление, и покажу ничем не прикрытое очертание праведности, с помощью которой вы подниметесь к Богу. «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я дам вам отдохновение. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим, ведь иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф.11:28–30).

CXXI. Христос – нас помощник

Поспешим, побежим, о любезные Богу и богоподобные изваяния Слова! Поспешим, побежим, возьмем иго Его, примем бессмертие, возлюбим Христа, благого Возницу человечества! Он повел под одним ярмом молодого осла вместе со старым и, надев хомут на людей, направляет повозку к бессмертию, спеша исполнить пред лицом Бога явным образом то, на что раньше лишь намекал, и заставляя нас бежать ныне на небеса, подобно тому как прежде направлял в Иерусалим, – прекраснейшее зрелище для Отца – вечный победоносный Сын. Будем стремиться к прекрасному, как стремятся к почестям, станем людьми, которых любит Бог; приобретем наибольшее из благ – Бога и жизнь! Помощником является Логос: будем смело полагаться на Него, и никогда да не посетит нас желание серебра, золота и славы, равное желанию услышать слова Истины, ибо Богу никоим образом не угодно, если мы достойному большего придаем меньшее значение: высоко ценим свои явные грехи, суть которых в незнании, невежестве, нерадивости, идолослужении и крайнем нечестии.

CXXII. О подобии Богу

Ведь неспроста философы все то, что делают неразумные, считают нечестивым и кощунственным и, относя даже само незнание к виду безумия, утверждают, что толпа пребывает в состоянии умопомешательства. Рассудок велит мне не сомневаться в том, что лучше: быть разумным или безумствовать. Надо, оставив заблуждение и держась мертвой хваткой за истину, со всей силой следовать за Богом и считать все принадлежащим Ему, как это и есть в действительности. Кроме того, нам необходимо, усвоив, что мы – лучшие из Его сокровищ, доверить себя Богу, любя Господа Бога и полагая это делом всей жизни. Если же у друзей все общее, а человек дружественен Богу (ведь он – друг Ему при посредничестве Логоса), то все становится принадлежащим человеку, ибо все – Божие, а у двоих друзей все общее: у человека и у Бога. Пришло время нам только благочестивого называть и богатым, и благоразумным, и благородным и поэтому – образом Божиим, созданным по Его подобию, а также утверждать и верить, что ставший благодаря Христу Иисусу разумно справедливым и разумно благочестивым, стал в той же мере подобным и Богу.

CXXIII. Заключение

Не утаивает пророк благодать, говоря: «Я сказал, что вы боги и сыны Всевышнего все» (Пс.81:6). Ведь нас, именно нас Он усыновил и желает называться только нашим Отцом, но не Отцом непокорных. Итак, наши дела как Христовых спутников обстоят следующим образом: каковы желания – таковы и слова, каковы слова – таковы и дела, а каковы поступки, такова и жизнь: хороша вся жизнь у людей, познавших Христа. Достаточно, думаю, слов, хотя я уже и пошел в своих рассуждениях дальше, повинуясь человеколюбию и изливая то, что получил от Бога, как призывающий изо всех сил к величайшему из благ – спасению. Ибо когда рассказываешь о жизни, не имеющей конца, то слова, совершающие при этом священнодействие, не хотят остановиться. Вам теперь остается выбрать несущую пользу цель – суд ли милость. Но я же считаю, что не следует сомневаться в том, что из двух лучше: в самом деле, нельзя сравнивать жизнь с гибелью.

Примечание

1. Согласно А. Амману, Климент получил латинское имя от своего хозяина, отпустившего его на волю. См. Амман А. Путь отцов. Краткое введение в патристику Пер. с. фр. М., 1994. с. 69. Согласно В.В. Бычкову, Климент родился в аристократической семье в Афинах (Бычков В.В. Aesthetica partum. Эстетика Отцов Церкви. I. Апологеты. Блаженный Августин. М., 1995. с. 56)

2. Философ Лев Шестов, выстраивая ряд мыслителей, поклонившихся неизбежности (ὰνάγκη), и ряд мыслителей, бросивших ей вызов, в первом помещает среди прочих и Климента Александрийского, ссылаясь на его высказывания из книги IV «Стромат» (Clem. Strom., IV (22) 136, 5), в то время как второй у него возглавляет Тертуллиан. Таким образом, учение Климента, по мысли Шестова, укладывается в русло европейской рационалистической философии, в то время как Тертуллиан, предпочитавший Иерусалим Афинам, выступает как наследник Авраамовой веры. См. Шестов Л.И. Афины и Иерусалим. СПб., 2001. с. 257. 274.

3. Именно Климент Александрийский и Ориген, по словам В.В. Бычкова, придали христианству рационалистическую ориентацию. См. Бычков В.В. Указ. соч. с. 56.

4. По мнению Е.В. Афонасина, «сообщение Евсевия (H. E., VI, 3, 3) о том, что Ориген возглавил школу в 202 г., […] является ошибкой» (Афонасин Е.В. Античный гностицизм. Фрагменты и свидетельства. СПб., 2002. с. 140, прим. 2) Свое мнение автор не обосновывает.

5. Амман А. Указ. соч. с. 70.

6. Впрочем, цели Климента и цели апологетов были сходными: «цели написания «апологий» […] сводились к обличению многобожия и проповеди единого Господа, но никак не примирению язычников с существованием христианства» (Большаков А.П. Раннехристианские апологии: происхождение и содержание / Древний восток и античный мир. Труды кафедры истории Древнего мира Исторического факультета МГУ. Вып. 5. М., 2002. с. 164). Если так, то «Увещевание» может быть рассматриваемо в качестве апологии.

7. См. Бычков В.В. Указ. соч. с. 241–243.

8. Там же. с. 244.

9. Столяров А.А. Тертуллиан. Эпоха. Жизнь. Учение / Тертуллиан. Избранные сочинения Пер с лат. Общ. ред. и сост. А.А. Столярова. М., 1994 г. с. 24. Об использовании Тертуллианом аллегорического метода при интерпретации библейских текстов см.: Morgan J. The importance of Tertullian in the development of Christian dogma. London, 1928. p. 117–118. О стихе Ис.1Тертуллиан пишет: «Багряным [букв.: розовым] цветом [Исаия] обозначает кровь пророков, красным (как более славную) – кровь Господа» (Tert. Adv. Marc., IV, 10, 2). Вот еще один любопытный образчик истолкования Тертуллианом Ветхого Завета: «Смотри, не осуществилось ли то, что следует далее: Ибо отнимет Господь Саваоф от Иуды и от Иерусалима среди прочего и пророка, и мудрого зодчего (ср. Ис.3:1–3), т.е. Святого Духа, Который воздвигает Церковь, т.е. храм, дом и град Божий: ибо впоследствии у них иссякла Божья благодать. И было заповедано облакам не проливать дождя на виноградник Сорехский (ср. Ис.5:6), т.е. было запрещено небесным дарам нисходить на дом Израилев. Ибо он сделал терновый венец, которым увенчал Господа: и не справедливость сотворил, но крик (ср. Мф.27:23), которым добился Его распятия. И поскольку таким образом были отняты росы божественной благодати, закон и пророки действовали лишь до Иоанна» (Tert. Adv. Marc., III., 23, 1–3).

10. Гуревич А.Я. Средневековый героический эпос германских народов / Библиотека всемирной литературы. Серия 1-я. Т. 9. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. с. 7.

11. Все это вызывает раздражение Климента и побуждает его вновь и вновь критиковать укоренившиеся в народе вздорные обычаи, стяжавшие себе славу своей древностью: Clem. Protr., 46, 1; 62, 4; 72, 3; 75, 4; 89, 1–3; 90, 2–3; 96, 2; 99, 1 и 3; 101, 1 и 3; 103, 2; 109, 3; 118, 1.

12. Пер. А.А. Столярова.

13. Ср. Светлов Р.В. Античный неоплатонизм и александрийская экзегетика. СПб., 1996. с. 198.

14. Вдовиченко А.В. Дискурс – текст – слово. Статьи по истории, библеистике, лингвистике, философии языка. М., 2002. с. 59.

15. Доддс Э. Р. Язычник и христианин в смутное время: Некоторые аспекты религиозных практик в период от Марка Аврелия до Константина Пер. с англ. СПб., 2003. с. 180.

16. Бычков В.В. Указ. соч. с. 21.

17. Данн Дж. Д. Единство и многообразие в Новом Завете. Исследование природы первоначального христианства Пер. с англ. М., 1997. с. 120.

18. Там же. с. 133.

19. Грейвс Р., Патай Р. Иудейские мифы. Книга Бытия Пер. с англ. М., 2002. с. 14.

20. Фрэзер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете Пер. с англ. М., 1989.

21. Ауни Д. Новый Завет и его литературное окружение Пер. с англ. СПб., 2000. с. 19.

22. Там же. с. 19.

23. Вдовиченко А.В. Указ. соч. с. 10.

24. Виппер Р.Ю. Очерки по истории Римской империи (окончание). Рим и раннее христианство. Избр. соч. в 2-х тт. Т II. Ростов-на-Дону, 1995. с. 314.

25. Рижский М.И. Книга Иова: Из истории библейского текста. Новосибирск, 1991. с. 231.

26. См. об этом: Глубоковский Н.Н. Благовестие св. Апостола Павла и иудейско-раввинское богословие. СПб., 1998.

27. Грейвс Р., Патай Р. Указ. соч. с. 18.

28. Учение о Логосе было разработано Филоном Александрийским, этим «наиболее ярким выразителем иудейского эллинизма». «Филон, представитель иудейского гносиса, идеалистической религиозно-философской школы, развивавшей идеи Платона, нашел продолжателей сначала в лице христианских гностиков первой половины II в., а затем в лице принятого в канон Нового Завета евангелиста, писавшего под именем апостола Иоанна. Понятие о Логосе, Мировом Разуме, посреднике между Богом и людьми, носителе творческого начала в мире, есть, несомненно, отклонение от старо-израильского сурового монотеизма, от почитания единого и единственного Ягве, это – реформаторская идея, новаторство» (Виппер Р.Ю. Указ. соч. с. 314–315).

29. Зелинский Ф.Ф. Религия эллинизма. Томск, 1996. с. 149–151. Ср. Виппер Р.Ю. Указ. соч. с. 319–321.

30. Виппер Р.Ю. Указ. соч. с. 315.

31. «Если христианство как организованная секта сложилось в иудейском мире, в Палестине или в диаспоре […], то по существу оно явилось порождением социально экономического и культурного развития Римской империи» (Виппер Р.Ю. Указ. соч. с.316).

32. Свеницкая И.С. Раннее христианство: страницы истории. М., 1987. с. 54.

33. Левек П. Эллинистический мир Пер. с франц. М., 1989. с. 43.

34. Pépin J. Christianisme et mythologie. Jugements chrétiens sur les analogies du paganisme et du christianisme / Pépin J. De la philosophie ancienne à la théologie patristique. Variorum reprints. London, 1986. VIII. p. 40.

35. «Тысячи древних были и мудры, и добродетельны, и доблестны, но груз народных сказок, носивших название религии, прибивали их к земле. им действительно нужны были новое небо и новая земля, потому что они опоганили свое небо и свою землю. Как могли они поднять глаза к небу, когда непристойные легенды смотрели на них со звезд? Что могла им дать любовь к цветам и птицам после тех историй, что про них рассказывали?» См. Честертон Г. К. Вечный человек Пер. с англ. М., 1991. с. 24.

36. О том, что Климент писал для образованных язычников, свидетельствуют обильные цитаты из античных философов и поэтов, в том числе, малоизвестных. Благодаря его сочинениям до нас дошли многочисленные фрагменты из произведений языческих авторов. Согласно В. Краузе, в сочинениях Климента содержится 966 цитат из греческой литературы (у следующего за ним по количеству таких цитат Лактанция их только 134). Среди греческих христианских авторов у него одного имеется цитата из римской литературы. Из Ветхого Завета, Нового Завета и из произведений христианских писателей у него встречаются соответственно 1002, 1608 и 152 цитаты (Бычков В.В. Указ. соч. с. 65). Их обилием он также превосходит всех ранних церковных авторов.

37. Nilsson M. P. Geschichte der griechischen Religion. 2. Aufl. München, 1967 Bd. 1 S. 657–658. Anm. 2.

38. Нильссон М. П. Греческая народная религия Пер. с англ. СПб., 1998. с. 60.

39. В «Увещевании» Климент сравнивает разные мистерии, имеющие, как ему представляется, одинаковое содержание, уподобляя таинства, посвященные Зевсу и Деметре, таинствам в честь Аттиса, Кибелы и корибантов (15, 1). Ниже (17, 1) он, подобно лукиановскому схолиасту, сопоставляет Темосфории, Скирофории и Арретофории (ср.: Deubner L. Attische Feste. 2 Aufl. Berlin. 1956. S. 40 ff., cf. Robert C. Athena Sciras und die Scirophorien Hermes. 1885. № 20. S. 367 ff.)

40. Hatch E. The influence of Greek Ideas on Christianity. New York, 1957. p. 290.

41. Мф.13:11; Мк.4:11; Лк. 8:10; Рим.11:25, 16:25; 1Кор.2:7, 4:1, 13:2, 14:2, 15:51; Еф.1:9, 3:3–4, 9, 5:32, 6:19; Кол.1:26–27, 2:2, 4:3, 1Тим.3:9, 16; Откр.1:20, 10

42. Жан Пепен, говоря о риторическом использовании языка мистерий христианскими авторами, ссылается прежде всего на «Увещевание» Климента Александрийского (120, 1–2) (Pépin J. Christianisme et mythologie. Jugements chrétiens sur les analogies du paganisme et du christianisme / Pépin J. De la philosophie ancienne à la théologie patristique. Variorum reprints. London, 1986. VIII. p. 20).

43. Ср.: Eur Bacch., 470 сл.

44. Hatch E Op. cit. p. 305–306. Впрочем, уже Иустин Мученик использует для крещения термин «просвещение» (1 Апология, 61), ср.: Hatch E Op. cit. p. 295.

45. Ibid. p. 307.

46. Мистический культ Деметры и Коры существовал и в Александрии, где был даже пригород, именовавшийся «Элевсин». Античный толкователь Каллимахова гимна в честь Деметры приписывает Птолемею Филадельфу введение обряда шествия с кошницей «в подражание Афинам». Ф.Ф. Зелинский полагает, что перенесение всего элевсинского культа в Александрию могло состояться еще при Птолемее I Сотере (Зелинский Ф.Ф. Религия эллинизма. с. 27–28).

47. В «Строматах» Климент пишет даже, что Бог даровал философию эллинам через низших ангелов (Clem. Strom., VII (2) 6, 4).

48. Ср.: Tert. Apol., 17. 6.

49. Татиан, например, в «Речи против эллинов» (16, 1) заявляет, что демоны, повелевающие людьми, не есть души людей.

50. Учение Платона о демонах, конечно, сложнее, чем можно заключить на основании этих двух мест; см., например, Plat. Resp., X, 617e, 620 de; Phaed., 107d; Symp., 202e; Tim., 89e-90a; Leg., 717a-b.

51. См. также Ios. Bell. Jud., 7. 6, 3; Iust. Apol., 1, 17 – о душах умерших, вселяющихся в живущих.

52. » злоупотребили и своим естеством, и предоставленной им властью. Таковы князь вещества и видов его и другие из тех, которые были около него, как главного, помощниками , – последние возымели вожделение к девам и были побеждены плотью; а тот сделался небрежен и лукав в управлении ему вверенном. От совокупления с девами родились так называемые исполины Сии-то ангелы, ниспадшие с неба и обитающие в воздухе и на земле и уже не могущие взойти на небо, равно и души исполинов, которые суть собственно демоны, блуждающие вокруг мира, производят действия, одни, именно демоны, – соответственно природе, какую они получили, а другие, именно ангелы, – тем вожделениям, которые они возымели» (Пер. П. Преображенского).

53. Буквально понимал слова Быт.6Иосиф Флавий (Ios. Antiquit., 1, 3 , 1); он, правда, как и «Псевдоклиментины» (Homil., 8, 13. 15), говорит о рождении от ангелов не демонов, а людей, отличающихся надменностью. «Псевдоклиментины» отмечают их дикие нравы и рост, превышающий рост остальных людей. Подобная интерпретация данного места Библии многим обязана книге Еноха (6–7).

54. В другом месте он говорит, что некоторые мифы созданы демонами при посредничестве поэтов для дискредитации христианства (Iust. Apol., 123), а также для обмана и для развращения людей (Ibid., 54).

55. Афинагор не вполне последователен в данном вопросе; так, в 25-й гл. «Прошения» (2) он пишет о происходящих от противного духа движениях, возмущающих людей.

56. Любопытно свидетельство о Тертуллиане Блаженного Августина (Aug. De haer., 86), согласно которому Тертуллиан учил о превращении самых дурных людских душ после смерти в демонов (dicit sane etiam animas hominum pessimas post mortem in daemones verti). «Ангелологическая эротика» 7-й главы сочинения «О девичьих покрывалах» побудила П.Ф. Преображенского говорить о тертуллиановском предчувствии «второго грехопадения ангелов», возможности которого Тертуллиан «как бы опасается» (Преображенский П.Ф. В мире античных идей и образов. М., 1965. с. 329).

57. Сульпиций Север (ок. 400 г. после Р. Х.) в своей «Хронике» (1, 2, 7–8) говорит об ангелах, плененных женской красотой, вступивших в браки со смертными и породивших гигантов.

58. Ср.: Orig. Comm. in Ioan., VI, 42, 217.

59. Ср.: «Ошибочные, уклонившиеся от правильного пути людские представления, будучи поистине пагубными, отвратили небесную отрасль, человека, от небесного жилища и повалили на землю, убедив держаться земных тварей» (Clem. Protr., 25, 4)

60. А. Д. Нок пишет о том, что, когда начала развиваться синкретическая магия, колдуны стали рассматривать души младенцев, юных неженатых взрослых, гладиаторов, казненных преступников и других жертв насильственной смерти как подневольных своих помощников. См.: Nock A. D. Essays on Religion the Ancient World. Cambridge, Massachusetts, 1972. Vol. 2. p. 714.

61. Ср.: Clem. Strom., VI (3), 31, 5

62. Свеницкая И.С. Указ. соч. с. 68.

63. Виппер Р.Ю. Указ. соч. с. 307.

64. О музыке у Климента Александрийского см. Бычков В.В. Указ. соч. с. 181–183.

65. Ср.: «Разве ты не помнишь, что имел в виду верховный жрец истины Моисей, когда заповедал тому, у кого раздавлены ятра или отрезан детородный орган, а также родившемуся от блудницы не входить в общество Господне?» (Clem. Protr., 25, 1).

66. О «прекрасном» у Климента см.: Бычков В.В. Указ. соч. с. 207–210.

67. Заметим, что именно Тертуллиан, доказывая ложность языческих богов, подчеркивал прежде всего не факт их смерти, а их первоначальное человеческое состояние; он, в отличие от греческих защитников христианства, видел опасность для христианской проповеди распятого Христа в акцентировании внимания на том, что боги умерли.

68. В этой связи интересны наблюдения В.В. Бычкова: «Мысль о простом, даже «невзрачном» (εὐτελής) внешнем виде Христа ляжет впоследствии в основу аскетической практики монахов, найдет отражение в системах художественных образов средневекового искусства […]. С неумолимой последовательностью, доходящей иногда до натуралистического уродства, она будет реализована в западном средневековом искусстве и станет там главным критерием изображения человеческого тела вообще. Иная картина наблюдается в византийской и древнерусской живописи. Здесь никогда не забывали другую мысль Климента – о том, что внутреннее благородство и душевная красота человека […] находят отражение и в его внешнем виде, прежде всего в лице» (Бычков В.В. Указ. соч. с. 212).

69. Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая религия. Киев, 1993. с. 117

70. Для сравнения: в «Увещевании» упомянут всего тридцать один философ.

71. Сам титул πρεσβὐτης, которым его наградил епископ Иерусалима Александр, «отражает типично египетскую традицию, согласно которой «старец» не обязательно отражает преклонный возраст, но служит указанием на особое уважение, славу «первого среди равных», заслуженную знанием и праведной жизнью». (Афонасин Е.В. «Строматы» Климента Александрийского / Климент Александрийский. Строматы Пер. с древнегреч. Е.В. Афонасина. СПб., 2003. Т. 1. с. 10).

72. Похвалу египетской мудрости можно обнаружить, например, в сопоставлении мудрейших из египетских жрецов и евреев (Clem. Strom., V (5), 28, 6) и в указании на то, что заимствованное Платоном учение Пифагора о бессмертии души последний взял у египтян (Ibid., VI (2), 27, 2).

73. Павсаний (Paus. 1, 4) пишет, что у афинян есть гавань в Фалере, при которой, кроме святилища Деметры, храмов Афины и Зевса, имеются жертвенники богам и героям, называемым «неведомыми».

74. Э. А. У. Бадж, один из классиков египтологии, отмечает, что Климент Александрийский правильно определяет три вида египетского письма (Бадж Э. А. У. Мумия. Материалы археологических исследований египетских гробниц Пер. с англ. М., 2001. с. 106).

75. Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая религия. с. 8.