Мирра (Смирна)

Мирра (греч.μρρρα, Мирра), также известная как Смирна (греч. Σμρρνα, Смирна), является матерью Адониса в греческой мифологии. Она превратилась в мирровое дерево после полового акта с отцом и родила Адониса в виде дерева.

Цитаты классической древнегреческой литературы

Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека. Книга III.  (Источник: Аполлодор. Мифологическая библиотека / Перевод, заключительная статья, примечания, указатель В. Г. Боруховича. – Л.: Наука, 1972. – С. 51) (греческий мифограф 2 в. н. э.):

Адо­нис, будучи еще ребен­ком, вслед­ст­вие гне­ва Арте­ми­ды был ранен на охо­те диким каба­ном и погиб. Геси­од же сооб­ща­ет, что он был сыном Феник­са и Алфе­си­беи, а Пани­а­сид — что он был сыном Тиа­н­та, царя асси­рий­цев, у кото­ро­го была дочь Смир­на. Она не почи­та­ла боги­ню Афро­ди­ту, и та, раз­гне­ван­ная, вну­ши­ла ей страсть к род­но­му отцу. Взяв в соучаст­ни­цы сво­его пре­ступ­ле­ния кор­ми­ли­цу, она две­на­дцать ночей разде­ля­ла ложе со сво­им ниче­го не подо­зре­вав­шим отцом. Когда он узнал исти­ну, то выхва­тил меч и кинул­ся пре­сле­до­вать Смир­ну; уже насти­гае­мая им Смир­на взмо­ли­лась богам, чтобы они сде­ла­ли ее невиди­мой, и боги пожа­ле­ли ее, пре­вра­тив в дере­во, кото­рое назы­ва­ет­ся смир­ной. Спу­стя десять меся­цев дере­во трес­ну­ло и родил­ся ребе­нок, назван­ный Адо­ни­сом.

Антонин Либерал. Метаморфозы. XXXIV.  (Источник: Антонин Либерал. Метаморфозы / Перевод с древнегреческого, вступительная статья и комментарии В. Н. Ярхо // ВДИ, 1997, № 3-4) (греческий мифограф 2 в. н. э.):

(1) На горе Либане у Фианта, сына Бела и Орифии, одной из нимф, была дочь Смирна. Из-за ее красоты ее сватали многие женихи из многочисленных городов, она же придумывала всякие хитрости, чтобы обмануть родителей и оттянуть время, ибо ее обуяла до безумия страшная любовь к отцу. (2) И сначала она от стыда скрывала это наваждение; когда же страсть ее вынудила, она открыла ее кормилице Ипполите. Та, пообещав добыть ей средство от противоестественной страсти, рассказала Фианту, что к нему на ложе страстно желает тайно взойти девушка из благородной семьи. (3) И Фиант одобрил ее речь, ибо он не знал, что против него замышляется. И во мраке дома он ожидал на своем ложе девушку, а кормилица привела Смирну, скрыв ее под покрывалом186. И в течение долгого времени это ужасное и нечестивое дело продолжалось, оставаясь тайной. (4) Однако, поскольку Смирна забеременела, Фиантом овладело желание узнать, кто была будущая мать. Он спрятал в комнате светильник, и когда она вошла к нему, он узнал ее, неожиданно внеся огонь. Смирна преждевременно родила и, воздев руки к небу, взмолилась, чтобы ее больше не видели ни среди живых, ни среди мертвых. (5) И Зевс превратил ее в дерево и назвал его ее же именем — смирной. Говорят, что оно каждый год истекает, как слезами, миррой. Отец Смирны Фиант, совершивший такое нечестивое дело, покончил с собой, ребенок же по воле Зевса был выращен, назван Адонисом, и Афродита очень его полюбила за красоту.

Овидий. Метаморфозы. Книга Шестая. 779-781. (Источник: Публий Овидий Назон. Метаморфозы / Перевод с латинского С. В. Шервинского. – М.: Художественная литература, 1977) (римский эпос 1 в. до н. э. – 1 в. н. э.):

Угол остав­ший­ся был сиро­те­ю­щим занят Кини­ром.
Хра­ма сту­пе­ни обняв, — род­ных доче­рей (Мирры) сво­их чле­ны! —
Этот на камне лежит и как буд­то сле­за­ми исхо­дит.

Овидий. Метаморфозы. Книга десятая. 779-781. (Источник: Публий Овидий Назон. Метаморфозы / Перевод с латинского С. В. Шервинского. – М.: Художественная литература, 1977) (римский эпос 1 в. до н. э. – 1 в. н. э.):

Был от нее же рож­ден и Кинир, и когда бы потом­ства
Он не имел, почи­тать­ся бы мог чело­ве­ком счаст­ли­вым.

Страш­ное буду я петь. Прочь, доче­ри, прочь уда­ли­тесь
Вы все, отцы! А коль пес­ни мои вам сла­дост­ны будут,
Пес­ням не верь­те моим, о, не верь­те ужас­но­му делу!
Если ж пове­ри­те вы, то поверь­те и каре за дело.
Ежель свер­ше­нье его допу­сти­ла, одна­ко, при­ро­да, —

За исма­рий­ский народ и за нашу я счаст­лив окру­гу,
Счаст­лив, что эта зем­ля дале­ко от кра­ев, поро­див­ших
Столь отвра­ти­тель­ный грех. О, пусть амо­мом бога­ты,
Пусть и кори­цу, и нард, и из дере­ва кап­лю­щий ладан,
Пусть на Пан­хай­ской зем­ле и дру­гие родят­ся рас­те­нья,

Пусть же и мир­ру рас­тят! Им доро­го ста­ла новин­ка!
Даже Эрот объ­явил, что стре­лой не его прон­зе­на ты,
Мир­ра; свои он огни от гре­ха тво­е­го отвра­ща­ет.
Адской лучи­ной была ты ове­я­на, ядом ехид­ны,
Ты из трех фурий одна: пре­ступ­ле­нье — отца нена­видеть,

Все же такая любовь — пре­ступ­ле­нье круп­ней. Ото­всюду
Знат­ные ищут тебя домо­га­те­ли. Юность Восто­ка
Вся о посте­ли тво­ей сорев­ну­ет­ся. Так избе­ри же,
Мир­ра, себе одно­го, но, увы, все в одном соче­та­лись.
Все пони­ма­ет сама, от люб­ви отвра­ща­ет­ся гнус­ной

Мир­ра, — “Где мыс­ли мои? Что надо мне? — мол­вит, — о боги!
Ты, Бла­го­че­стье, и ты, о пра­во свя­щен­ное кро­ви,
Грех запре­ти­те, — молю, — пре­ступ­ле­нию стань­те пре­по­ной,
Коль пре­ступ­ле­нье в том есть. Но, по прав­де ска­зать, Бла­го­че­стье
Этой люб­ви не хулит. Без вся­ко­го выбо­ра зве­ри

Схо­дят­ся меж­ду собой; не зазор­но быва­ют осли­це
Тылом отца при­под­нять; жереб­цу его дочь отда­ет­ся,
Коз покры­ва­ет козел, от него же рож­ден­ных, и пти­цы
Плод зачи­на­ют от тех, чьим семе­нем зача­ты сами.
Счаст­ли­вы те, кто запре­тов не знал! Дур­ные зако­ны

Сам себе дал чело­век, и то, что при­ро­да про­ща­ет,
Зависть люд­ская клей­мит. Гово­рят, что такие, одна­ко,
Есть пле­ме­на, где с отцом сопря­га­ет­ся дочь, или с сыном
Мать, и почте­нье у них лишь рас­тет от люб­ви их вза­им­ной.
Горе мое, что не там при­ве­лось мне родить­ся! Вредят мне

Здеш­них обы­чаи мест! Но зачем воз­вра­ща­юсь к тому же?
Прочь, запре­щен­ные, прочь, надеж­ды! Люб­ви он досто­ин, —
Толь­ко дочер­ней люб­ви! Так, зна­чит, когда бы вели­кий
Не был отцом мне Кинир, то лечь я мог­ла бы с Кини­ром!
Ныне ж он мой, отто­го и не мой. Мне сама его бли­зость

Ста­ла про­кля­ти­ем. Будь я чужой, счаст­ли­вей была бы!
Луч­ше дале­ко уйду и род­ные поки­ну пре­де­лы,
Лишь бы гре­ха избе­жать. Но соблазн полю­бив­шую дер­жит:
Вижу Кини­ра я здесь, при­ка­са­юсь к нему, гово­рю с ним,
Для поце­луя тянусь, — о, пусть не дано осталь­но­го!

Сме­ешь на что-то еще упо­вать, нече­сти­вая дева?
Или не чув­ст­ву­ешь ты, что пра­ва и назва­нья сме­ша­ла?
Или любо­вью отца и сопер­ни­цей мате­ри ста­нешь?
Сыну ли стар­шей сест­рой? Назо­вешь­ся ли мате­рью бра­та?
Ты не боишь­ся Сестер, чьи голо­вы в зме­ях ужас­ных,

Что, бес­по­щад­ный огонь к очам и устам при­бли­жая,
Греш­ные видят серд­ца? Ты, еще непо­роч­ная телом,
В душу гре­ха не при­ми, зако­ны могу­чей при­ро­ды
Не помыш­ляй загряз­нить недоз­во­лен­ным ею сою­зом.
Дума­ешь, хочет и он? Вос­про­ти­вит­ся! Он бла­го­че­стен,

Пом­нит закон. О, когда б им то же безумье вла­де­ло!”
Мол­ви­ла так. А Кинир, посреди жени­хов име­ни­тых,
В недо­уме­нии, как посту­пить, обра­ща­ет­ся к Мир­ре,
По име­нам их назвав, — чтоб себе жени­ха ука­за­ла.
Мир­ра сна­ча­ла мол­чит, от отцо­ва лица не отво­дит

Взо­ра, горит, и гла­за обли­ва­ют­ся вла­гою теп­лой.
Но пола­га­ет Кинир, — то деви­чий стыд; запре­ща­ет
Пла­кать, и щеки ее осу­ша­ет и в губы целу­ет.
Рада она поце­лу­ям его. На вопрос же, — кото­рый
Был бы любе­зен ей муж, — “На тебя, — отве­ча­ла, — похо­жий!”

Он же не понял ее и за речь похва­ля­ет: “И впредь ты
Столь же почти­тель­ной будь!” И при сло­ве “почти­тель­ной” дева,
С мер­зост­ным пылом в душе, голо­вою сму­щен­но поник­ла.
Ночи сре­ди­на была. Раз­ре­шил и тела и заботы
Сон. Но Кини­ро­ва дочь огнем неуем­ным пыла­ет

И не смы­ка­ет очей в безыс­ход­ном безумье жела­нья.
Вновь то отча­ет­ся вдруг, то гото­ва пытать­ся; ей стыд­но,
Но и жела­нья кипят; не пой­мет, что ей делать, так мощ­ный
Низ­ко под­руб­лен­ный ствол, послед­не­го жду­щий уда­ра,
Пасть уж готов, неиз­вест­но куда, но гро­зит ото­всюду.

Так же и Мир­ры душа от уда­ров колеб­лет­ся раз­ных
Зыб­ко туда и сюда, устой­чи­ва лишь на мгно­ве­нье.
Стра­сти исход и покой в одном ей мере­щит­ся — в смер­ти.
Смерть ей любез­на. Вста­ет и реша­ет стя­нуть себе пет­лей
Гор­ло и, пояс уже при­вя­зав к пере­кла­дине, мол­вив, —

“Милый, про­щай, о Кинир! И знай: ты смер­ти винов­ник!” —
При­спо­соб­ля­ет тесь­му к сво­е­му побелев­ше­му гор­лу.
Ропот ее, — гово­рят, — доле­тел до кор­ми­ли­цы вер­ной,
Что по ночам охра­ня­ла порог ее спаль­ни. Вско­чи­ла
Ста­рая, дверь отпер­ла и, увидев орудие смер­ти

Под­готов­ля­е­мой, вдруг заво­пи­ла; себя уда­ря­ет
В грудь, разди­ра­ет ее и, пито­ми­цы выз­во­лив шею,
Рвет тесь­му на кус­ки. Тут толь­ко сле­зам отда­ет­ся;
Мир­ру она обня­ла и потом лишь о пет­ле спро­си­ла.
Девуш­ка мол­ча сто­ит, недвиж­но поту­пи­лась в зем­лю.

Горь­ко жале­ет она, что попыт­ка нару­ше­на смер­ти.
Молит ста­ру­ха, сво­ей седи­ной закли­на­ет; рас­кры­ла
Ныне пустые сос­цы, колы­бе­лью и пер­вою пищей
Молит дове­рить­ся ей и поведать ей горе; деви­ца
Стонет моля­щей в ответ. Но кор­ми­ли­ца вызнать реши­ла, —

Тай­ну сулит сохра­нить и не толь­ко — взы­ва­ет: “Открой­ся,
Помощь доз­воль ока­зать, — моя не бес­по­мощ­на ста­рость.
Если безумье в тебе, — исце­лят закли­на­нье и тра­вы;
Если испор­че­на ты, обрядом очи­стим вол­шеб­ным;
Если же гнев от богов, — уми­ря­ет­ся жерт­ва­ми гнев их.

Что же полез­ней еще пред­ло­жу? И участь и дом твой
Счаст­ли­вы, все хоро­шо; мать здрав­ст­ву­ет, жив и роди­тель!”
Лишь услы­хав об отце, испу­сти­ла глу­бо­кие вздо­хи
Мир­ра. Кор­ми­ли­ца все ж и теперь гре­ха ника­ко­го
Не запо­до­зри­ла, но о какой-то люб­ви дога­да­лась.

Креп­ко решив раз­уз­нать, что б ни было, — молит поведать
Все, на ста­рую грудь при­вле­ка­ет лью­щую сле­зы
Деву, сжи­ма­ет в руках сво­их немощ­ных, так гово­ря ей:
“Вижу я: ты влюб­ле­на; но — откинь опа­се­нья! — полез­ной
Буду пособ­ни­цей я в том деле. Отец не узна­ет

Тай­ны!” Но злоб­но она отско­чи­ла от ста­рой, при­па­ла
К ложу лицом, — “Уйди, я про­шу, над сты­дом моим горь­ким
Сжаль­ся, — ска­за­ла, — уйди, — настой­чи­вей мол­ви­ла, — или
Спра­ши­вать брось, отче­го я боль­на: лишь грех ты узна­ешь”.
В ужа­се та, от годов и от стра­ха дро­жа­щие руки

К ней про­сти­ра­ет с моль­бой, пито­ми­це пада­ет в ноги.
То ей пыта­ет­ся льстить, то пуга­ет на слу­чай, коль тай­ны
Та не откро­ет, гро­зит ей ули­кой тесь­мы и попыт­ки
Кон­чить с собой; коль откро­ет любовь, обе­ща­ет ей помощь.
Голо­ву та под­ня­ла, и вне­зап­ные зали­ли сле­зы

Ста­рой кор­ми­ли­цы грудь; и, не раз поры­ва­ясь при­знать­ся,
Речь пре­се­ка­ет она; засты­див­шись, лицо закры­ва­ет
Пла­тьем и мол­вит, — “О, как моя мать осчаст­лив­ле­на мужем!”
Смолк­ла и стон изда­ла. Кор­ми­ли­ца похо­ло­де­ла,
Чув­ст­ву­ет — ужас про­ник до костей в ее чле­ны. Под­няв­шись,

Воло­сы вста­ли торч­ком на ее голо­ве поседе­лой.
Мно­го доба­ви­ла слов, чтобы та — если смо­жет — изверг­ла
Злую любовь. Хоть совет и хорош, повто­ря­ет деви­ца,
Что не отсту­пит, умрет, коль ей не доста­нет­ся милый!
Та же в ответ ей, — “Живи, овла­де­ешь сво­им…” — не реши­лась

Мол­вить “отцом” и мол­чит; обе­ща­нья же клят­вой скреп­ля­ет.
Празд­ник Цере­ры как раз бла­го­чест­ные сла­ви­ли жены,
Тот, еже­год­ный, когда, все оку­та­ны белым, к богине
Связ­ки коло­сьев несут, сво­его уро­жая почат­ки.
Девять в то вре­мя ночей почи­та­ют запрет­ной Вене­ру,

Не допус­ка­ют муж­чин. Кен­хре­ида, поки­нув супру­га,
Вме­сте с тол­пою ушла посе­тить тай­но­дей­ства свя­тые.
Бла­го закон­ной жены на супру­же­ском не было ложе,
Пья­ным Кини­ра застав, на беду, рас­то­роп­ная нянь­ка,
Имя дру­гое назвав, непод­дель­ную страсть опи­са­ла

Девы, кра­су рас­хва­ли­ла ее; спро­сил он про воз­раст.
“С Миррой, — ска­за­ла, — одних она лет”. И когда при­ка­зал он
Деву вве­сти, воз­вра­ти­лась домой. “Ликуй, — вос­кли­ца­ет, —
Дочень­ка! Мы победи­ли!” Но та ощу­ща­ет непол­ной
Эту победу свою. Сокру­ша­ет­ся грудь от пред­чув­ст­вий.

Все же лику­ет она: до того в ней раз­ла­же­ны чув­ства.
Час насту­пил, когда все замол­ка­ет; про­меж­ду Три­о­нов,
Дышло ско­сив, Боот пово­ра­чи­вать начал теле­гу.
И к пре­ступ­ле­нью она под­сту­пи­ла. Зла­тая бежа­ла
С неба луна. Обла­ков чер­нотой закры­ва­ют­ся звезды.

Тем­ная ночь — без огней. О Икар, ты лицо закры­ва­ешь!
Так­же и ты, Эри­го­на, к отцу пылав­шая свя­то!
Три­жды спо­ткну­лась, — судь­ба при­зы­ва­ла обрат­но. Три раза
Филин могиль­ный давал смер­тель­ное зна­ме­нье кри­ком.
Все же идет. Тем­нота умень­ша­ет деви­чью стыд­ли­вость.

Левою дер­жит рукой кор­ми­ли­цы руку; дру­гая
Ищет во мра­ке пути; поро­га уж спаль­ни кос­ну­лась.
Вот откры­ва­ет и дверь; и внутрь вошла. Под­ко­си­лись
Ноги у ней, коле­на дро­жат. От лица отли­ва­ет
Кровь, — румя­нец бежит, сей­час она чув­ства лишит­ся.

Чем она бли­же к беде, тем страх силь­ней; осуж­да­ет
Сме­лость свою и назад воз­вра­тить­ся неузнан­ной жаж­дет.
Мед­лит она, но ста­ру­ха вле­чет; к высо­ко­му ложу
Деву уже под­ве­ла и вру­ча­ет, — “Бери ее! — мол­вит, —
Ста­ла тво­ею, Кинир!” — и позор­но тела сопря­га­ет.

Плоть при­ни­ма­ет свою на постыд­ной посте­ли роди­тель,
Гонит деви­че­ский стыд, уго­во­ра­ми страх уме­ря­ет.
Милую, может быть, он назы­ва­ет по воз­рас­ту “доч­ка”,
Та же “отец” гово­рит, — с име­на­ми страш­нее зло­дей­ство!
Пол­ной выхо­дит она от отца; без­бож­ное семя —

В горь­кой утро­бе ее, пре­ступ­ле­нье заро­ды­шем носит.
Грех гряду­щая ночь умно­жа­ет, его не покон­чив.
И лишь когда нако­нец поже­лал, после столь­ких сои­тий,
Милую он рас­по­знать, и при све­те вне­сен­ном увидел
Сра­зу и грех свой и дочь, раз­ра­зил­ся он воз­гла­сом муки

И из вися­щих ножен исторг бли­стаю­щий меч свой.
Мир­ра спас­лась; тем­нота бес­про­свет­ная ночи убий­ство
Пред­от­вра­ти­ла. И вот, про­бро­див по широ­ким рав­ни­нам,
Паль­мы ара­бов она и Пан­хаи поля покида­ет.
Девять блуж­да­ет потом завер­шаю­щих круг пол­но­лу­ний.

И, уто­мясь нако­нец, к зем­ле при­к­ло­ни­лась Сабей­ской.
Бре­мя наси­лу нес­ла; не зная, о чем ей молить­ся,
Стра­хом пред смер­тью пол­на, тос­кой удру­чен­ная жиз­ни,
Так обра­ти­лась к богам, умо­ляя: “О, если при­зна­ньям
Вери­те вы, боже­ства, — заслу­жи­ла печаль­ной я каз­ни

И не роп­щу. Но меня — чтоб живой мне живых не позо­рить,
Иль, уме­рев, мерт­ве­цов — из обо­их вы царств изго­ни­те!
Пере­ме­нив­ши меня, отка­жи­те мне в жиз­ни и смер­ти!”
Боги при­зна­ньям порой вни­ма­ют: послед­ние прось­бы
Мир­ры нашли бла­го­склон­ных богов: ступ­ни у моля­щей

Вот покры­ва­ет зем­ля; из ног­тей рас­ще­пив­ших­ся корень
Стал искрив­лен­ный рас­ти, — ство­ла моло­до­го опо­ра;
Сде­ла­лась дере­вом кость; остал­ся лишь мозг в серд­це­вине.
В сок пре­вра­ща­ет­ся кровь, а руки — в вет­ви боль­шие,
В малые вет­ви — пер­сты; в кору — затвер­дев­шая кожа.

Дере­во пол­ный живот меж тем, воз­рас­тая, сда­ви­ло;
Уж охва­ти­ло и грудь, закрыть уж гото­ви­лось шею.
Мед­лить не ста­ла она, и навстре­чу коре под­сту­пив­шей
Съе­жи­лась Мир­ра, при­сев, и в кору голо­вой погру­зи­лась.
Все же, хоть телом она и утра­ти­ла преж­ние чув­ства, —

Пла­чет, и все из ство­ла исто­ча­ют­ся теп­лые кап­ли.
Сле­зы те — сла­ва ее. Корой исто­чен­ная мир­ра
Имя хра­нит гос­по­жи, и века про нее не забу­дут.
А под корою меж тем рос греш­но зача́тый ребе­нок,
Он уж доро­ги искал, по кото­рой — без мате­ри — мог бы

В мир пока­зать­ся; живот бре­ме­не­ю­щий в дере­ве вздул­ся.
Бре­мя то мать тяго­тит, а для мук не нахо­дит­ся сло­ва,
И роже­ни­цы уста обра­тить­ся не могут к Луцине.
Все-таки — слов­но родит: искрив­лен­ное дере­во частый
Стон изда­ет; увлаж­ня­ют его, упа­дая, сле­зин­ки.

Оста­но­ви­лась тогда у стра­даю­щих веток Луци­на;
Руки при­бли­зи­ла к ним и сло­ва раз­ре­ше­нья ска­за­ла.
Дере­во щели дает и вот из коры выпус­ка­ет
Бре­мя живое свое. Мла­де­нец кри­чит, а наяды
В мяг­кой тра­ве ума­ща­ют его сле­за­ми роди­мой.

Зависть сама похва­ли­ла б дитя! Каки­ми обыч­но
Голых Аму­ров писать на кар­ти­нах худож­ни­ки любят,
В точ­но­сти был он таким. Чтоб избег­нуть раз­ли­чья в наряде,
Лег­кие стре­лы ему ты вру­чи, а у тех отни­ми их!
Но непри­мет­но бежит, усколь­за­ет лету­чее вре­мя,

Нет ниче­го мимо­лет­ней годов. Мла­де­нец, зача­тый
Дедом сво­им и сест­рой, до это­го в дере­ве скры­тый,
Толь­ко родить­ся успел, кра­си­вей­шим слыл из мла­ден­цев.
Вот он и юно­ша, муж; и себя пре­взо­шел кра­сотою!
Вот и Вене­ре он мил, за огни мате­рин­ские мсти­тель!

Мать как-то раз цело­вал маль­чу­ган, опо­я­сан­ный тулом,
И высту­пав­шей стре­лой ей неча­ян­но грудь поца­ра­пал.
Ране­на, сына рукой отстра­ни­ла боги­ня: одна­ко
Рана была глу­бо­ка, обма­ну­лась сна­ча­ла Вене­ра.
Смерт­ным пле­нясь, покида­ет она побе­ре­жье Кифе­ры.

Ей не любе­зен и Паф, опо­я­сан­ный морем откры­тым,
Рыбой обиль­ней­ший Книд, Ама­фунт, чре­ва­тый метал­лом.
На небо тоже ней­дет; пред­по­чтен даже небу Адо­нис.
С ним она всюду, где он. При­вык­шая веч­но под тенью
Толь­ко леле­ять себя и кра­су уве­ли­чи­вать холей,

С ним по горам и лесам, по ска­лам блуж­да­ет зарос­шим,
С голым коле­ном, подол под­по­я­сав по чину Диа­ны;
Псов натрав­ля­ет сама и, добы­чи ища без­опас­ной,
Зай­цев про­вор­ных она, иль див­но рога­тых оле­ней
Гонит, иль ланей лес­ных; но могу­чих не тро­га­ет веп­рей,

Но избе­га­ет вол­ков-похи­ти­те­лей, так­же мед­ведя,
С ког­тем опас­ным, и львов, пре­сы­щен­ных скот­нею кро­вью.
Уве­ще­ва­ет тебя, чтоб и ты их, Адо­нис, боял­ся, —
Будь в уве­ща­ни­ях прок! “Быть храб­рым с бегу­щи­ми долж­но, —
Юно­ше так гово­рит, — а со сме­лы­ми сме­лость опас­на.

Юно­ша, дер­зок не будь, над моей ты поги­бе­лью сжаль­ся!
Не напа­дай на зве­рей, от при­ро­ды снаб­жен­ных ору­жьем,
Чтобы не сто­и­ла мне твоя доро­го сла­ва. Не тро­нут
Годы, кра­са и ничто, чем тро­ну­то серд­це Вене­ры,
Веп­рей щети­ни­стых, львов, — ни взо­ра зве­рей, ни души их.

Мол­нии в жел­тых клы­ках у жесто­ких таят­ся каба­нов,
Гроз­но бро­са­ет­ся в бой лев жел­тый с вели­кою зло­стью,
Весь их род мне постыл”. Когда ж он спро­сил о при­чине,
Мол­вит: “Ска­жу, поди­вись чудо­вищ про­вин­но­сти дав­ней.
От непри­выч­ных трудов я, одна­ко, уста­ла, и кста­ти

Лас­ко­во тенью сво­ей при­гла­ша­ет нас тополь сосед­ний;
Ложе нам сте­лет тра­ва. При­лечь хочу я с тобою
Здесь, на зем­ле!” И лег­ла, к тра­ве и к нему при­жи­ма­ясь.
И, при­сло­нив­шись к нему, на груди голо­вою поко­ясь,
Мол­ви­ла так, — а сло­ва поце­лу­я­ми пере­ме­жа­ла:

Богиня Мирра

Богиня Мирра (Смирна) — одно из низших древнегреческих божеств. Ее имя тесно связано с культовым греческим растением, смирной. Также она является героиней одной из самых душераздирающих греческих мифов.

Богиня чего Мирра

Вообще, богиня Мирра (как и, например, Ацис из известного трагического мифа “Ацис и Галатея”) стала таковой случайно. Каких-либо источников, в которых говорилось бы об особом почитании этого божества, нет. Одновременно предполагается, что это очень древняя богиня, символизирующая трансформацию человека: из низшего, животного, в более развитое существо, имеющее социальный статус.

История богини Мирры

Мирра была царевной, дочерью могущественного царя Кинира, балованной, любимой. Отец любил ее без памяти — любил настолько, что позволил ей самой выбирать себе жениха. Но девушка замуж не торопилась. Однажды утром она, застенчиво поглядывая на свое отражение в зеркальной глади воды, со странной смесью гордости и стыдливости, поняла, что красива. Очень красива…Она не была безумной гордячкой, просто ее сердце пока молчало. Да и отец, лаская дочь, говорил, что был бы счастлив, если бы она вышла замуж по любви.

Однажды кто-то, любуясь прекрасной, юной царевной, сгоряча сказал, что та прекраснее самой Афродиты. Возможно, это так и было… Боги ревнивы.

Возмущенная Афродита решилась на изощренную месть: она подговорила своего сына, бога Эрота, внушить Мирре страсть к собственному отцу…

И вот, Мирре исполнилось пятнадцать, и настало время для очередных смотрин. Каких юноши были на тех смотринах… Казалось, что это какие-то божества, а не простые смертные. Но Мирра на них не смотрела. Пугаясь собственных чувств, она не могла отвести глаз от отца: мужественный, сильный, статный, он казался ей куда милее, чем все они вместе взятые. Даже если бы сам Аполлон был среди этих юношей, она бы не взглянула на него. И на прославленных героев — Геракла, Тесея, Персея — и на них не посмотрела бы. Только Кинир был отрадой для ее глаз…

Никого не выбрала Мирра, и юноши, досадуя, разъехались по своим царствам. Настала ночь. Сгорая от страсти, девушка проникла в опочивальню отца, и тот, которому предусмотрительный Эрот застлил глаза, не ведая, что делает, овладел своей дочерью…

Вскоре Мирра забеременела. Отец, узнав, что случилось, впал в неистовство. Тщетно молила Мирра о пощаде: он уже занес над ней в гневе меч. Девушка бросилась бежать, и по дороге родила дитя. Подхватив его, она взмолилась богам, чтобы те защитили ее от обезумевшего отца. Зевс услышал ее мольбу, и превратил ее в дерево.

Кинир видел, что произошло, но и это не успокоило его гнев. Он поднял меч и с силой рубанул деревце. Удивительное дело — нанесенная мечом рана тут же заросла. Осознав, наконец, что случилось, Кинир бросился на свой меч.

Ребенка позже подобрала Афродита. Удивившись красоте малыша, она назвала его Адонисом и отдала на воспитание в царство теней, своей родственнице, Персефоне. В отличие от Геры, Афродита не была мстительной. А может — кто знает — и богов тоже мучает совесть?..

Говорят, что каждый год дерево истекает миррой, точно слезами. Еще говорят, что это несчастная Мирра оплакивает свою судьбу. А ее слезы, мирра, обладают целебными свойствами.