Нимфа Бероя

Бероя была богиней-нимфой города Бероя в Финикии (современный Ливан), за которой ухаживали боги Дионис и Посейдон и которую последний завоевал.

Бероя была дочерью Афродиты и Адониса — финикийских богов Астарта и Адона.

Иногда ее отождествляли с нимфой-данаидой Амимоной.

КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ

ГЕНЕАЛОГИЯ

Родители

[1] Адонис & Афродита (Nonnus Dionysiaca 41.155)
[2] Нет родителей, возникшие в начале времен (Nonnus Dionysiaca 41.51)
[3] Океан & Тетис (Nonnus Dionysiaca 41.51)

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ИМЕНА

ЦИТАТЫ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО БЕРОИ

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Песнь 41. 155. (Источник: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса /Пер. с древнегреческого Ю. А. Голубца. – СПб: Алетейя, 1997. – С. 307) (греческий эпос 5 в. н. э.):

«Есть сказанье древне́е, по коему матерью града
Киферейя была, дарящая жизнь мирозданью,
Ассирийцу Адонису принесла она дочерь
Девять кругов совершила по небу богиня Селена —
В тягости Афродита была… Но пред самым рожденьем
Вестник явился с табличкой латинской, грядущее зная,

Бог Гермес о рожденье пришел возвестить Берои.
Илифи́ей Фемида стала. Помощь малютке
Оказала заботливо в трудном пути изо чрева,
Боль родовую смягчила, сопутствующую рожденью,
Свиток Солона во дланях сжимая. Мучаясь болью,
Ухватилась Киприда за богинины пясти,
И, наконец, разродилась, и на аттической книге
Дочерь разумная миру явилась — лаконские жены
Так сыновей рожают на щит из шкуры воловьей!
Вот и пришла малютка в сей мир из цветущего лона,

Майи сын повитухой был, хранитель закона!
Лишь дитя народилось, омыли и умастили
Девочку все четыре ветра, промчавшие в высях,
Дабы землю Берои благословить на законы.
Словно первый блюститель дитяти и по сегодня,
Проложил Океан как пояс теченье близ суши
Кругообразное влаги, вечно бурлящею пеной,
Старец достойный, Айон, обвил покрывалом богини
Дики тельце малышки сразу после рожденья,
Будущее прозревая, сбросил он старости бремя,

Так и старую кожу змея мгновенно меняет…
Весь он во влаге закона омылся и сделался юным!
Дочерью лишь разрешилась Афродита-богиня,
Песнью четыре Хоры хвалебной тут же взгремели;
О разрешенье от родов Пафийки только проведав,
Возликовали звери: лев, исполнясь веселья,
Языком своим лижет радостно бычий загривок,
Бык же мычит, довольный, под львиной пастью свирепой;

Сладкоулыбчивая Афродита на это взирает,
Радуясь в сердце, что звери рожденью малютки ликуют;
Всё она озирает в округе взором счастливым,
Только от дикого вепря взгляд богиня отводит
Радостный, ибо знает, пророчица: в облике зверя,
Брызжущего с изострых клыков слюною, Адонис

Будет Ареем низвергнут в ревности яробезумной!
Вот малютку Берою веселую принимает
В длани дева Астрайя, кормилица мирозданья,
Всех существ золотого века хранящая вечно,
Кормит грудью премудрой дитя, что знает законы!
Вместе с млеком девичьим лился и ток убежденья
В губки младенческие, в уста дитяти вливала
Дева капли густые, мед аттической пчелки,
Что сотворило созданье многотрудной работой,

Мудро смешав в сосуде мед красноречья и силы…
Жаждущая малютка впивала и обогащалась
Влагой разумной пнфийской, взятою от Аполлона
Или тока Илисса, вдохновленную Музой
Аттики и пиэрийским ветром над брегом песчаным!
Колос с неба срывала дева златой и свивала
Словно венок и под главу подкладывала младенцу;
Пляшущие юницы из Орхомена Пафийке
Деве малютку омыли влагой, что музам так свята,
Влагою из корчажки, выбитой конским копытом;

Выросла дева Бероя в обществе Лучницы-девы,
Сети отца расставляя, охотника в диких чащобах.
Обликом дева подобна родительнице Пафийке
С бедрами белыми…
Ассирийскую деву невинную вдруг завидя,
Зевс загорается, снова лик изменить свой желая,
Эросом снова томимый, желает в облике тура [Облик который он принимал для соблазнении Европпы]…

Муж небесный Европы — взревел Телец олимпийский!
Бог не мог в поднебесье созвездье, знамение страсти
Новой опять поместить, соперника прежнего брака…
Зевс оставил Берою, из-за смертной юницы
Спорить не стал он с братом, Энносигеем пучинным,
Коему предназначил рок пылать к ней любовью!

Вот какова Бероя, отрасль Харит! И только
Говорить начинала — медом текли ее речи,
Дева Пейто расцветала в устах, убеждая любого
Мужа премудрого, речи такой не знавшего прежде!
Затмевала она подруг ассирийских сияньем
Глаз улыбчивых, чистых, бу́дящих стрелы желанья —
Так в поднебесье все звезды затмевает собою
Светло-лучистым сияньем Селена полная, только
В силу вошедшая… Девы нежно-румяное тело
Даже сквозь пеплос с хитоном разливало сиянье!

Так что вовсе не чудо, что дева подруг красотою
Превосходила, сияя очарованьем любовным —
Всей красоты наследством родителей девы являлась!»

БЕРОЯ БОГИНЯ ГОРОДА БЕРОЯ

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Песнь 41. 263. (Источник: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса /Пер. с древнегреческого Ю. А. Голубца. – СПб: Алетейя, 1997. – С. 307) (греческий эпос 5 в. н. э.):

«Видя ее, Киприда, пророческим обладая
Даром, замысел в сердце взлелеяла, мыслью далеко
Над просторами тверди воспарив невозбранно:
Красота подвигала на основание градов!
Ибо по имени девы ясноглазой Микены
Назван город преславный, Микены, коего стены
Древле киклопы сложили; ибо у отмелей Нила

Именем нимфы Фивы египетской названы Фивы…
Вот и решила богиня град основать Берою,
Дабы и град был прекрасен, внушая любовь, как и дева!
Помня Солона уставы, зло отвратившие речи,
Взор обратила богиня к широко-дорожным Афинам,
Зависть чуя к порядку и праву в сестринском граде.
Вот она поспешила и прянула по небосводу
Во дворец Гармони́и, матери мирозданья
[Афродита спрашивает Гармонию]
Матерь всему, Гармония, и молвила сладкое слово:
«Корень жизни, Киприда, владычица роста и матерь,
Упованье вселенной, по твоему разуменью
Неумолимые Мойры нити судеб выпрядают!
О, какая забота тебя привела в это место?»
Ей отвечала богиня: «Скажи мне, кормилица мира,
Ты, что вспитала Бессмертных, ровесница миропорядка,

Молви, в каком же граде правит голос владычный,
Голос, хранящий законы для разрешения распрей?
Некогда жгучею страстью томящегося непрестанно,
Столь пылавшего к Гере, сестре бессмертной, любовью,
Мукой томимого триста лет к вожделенной подруге,
Зевса я съединила браком — и в благодарность
Дал мне понять владыка мановением гла́вы,
Что отдаст мне из градов тот, где правят законы
Дики Я ведать желаю, не на земле ли Кипра
Или Пафоса дар сей таится, уж не в Коринфе ль,

Спарте, где правит Ликурга установленье, иль, может,
Будет оный Берои отчизной, девы разумной?…

Молвившей так отвечала богиня [Гаромния] словом приветным:
«Будь смелее, не бойся, матерь страстей и желаний,

Ведаю семь пророчеств, записанных тут на табличках,
Оные отвечают семи именам планетным!
Названа там среди первых Селена округлая сразу,
После златая табличка Гермеса упоминает
Под названием «Сильбос», там вырезаны законы…
Алым окрашена третья с именем Киферейи,
Ибо Эос алеет твоя… на четвертой табличке
Гелия имя сияет ярко, срединного бога;
Пятая — бога Арея! — кровавится светом зловещим;
«Фаэтонт» зовется шестая, планета Кронида;

Имя седьмой таблички — Крон высокоходящий!
Запечатлел на табличках оракулы мирозданья
Огненно-алыми знаками муж древнейший, Офи́он!
Спросишь об установленьях, о власти мудрых законах —
Это старейшего право из всех селений вселенной!
Что за град — Аркади́я, иль Геры селение, Аргос,
Или же древние Сарды, или же в песнях воспетый
Тарсос, старейший из градов, или какой-либо прочий —
Мне говорить не должно! Табличка Крона покажет
Все, он восходит первым на небо, Эос ровесник!»

Молвила так и подводит гостью к сияющим знакам,
Та же находит место, где о граде Берое
Явлено предвещанье офионейским искусством
На кронийской табличке киноварью блестящей.
«Будет первым Бероя, возникший со всем мирозданьем,
Названный именем девы, и авсонийское племя,
Свет иноземных законов, установления Рима,
Град назовет Бейрутом, стоящий на взморье ливанском…»

А на табличке, что в центре вселенной всей находилась,
Прочитала богиня эллинской Музы реченья:
«Некогда станет Август царствовать над землею,

Зевс авсонийский подарит власть священному Риму,
Станет блюсти законы и во граде Берое,
Это случится в то время, когда на судах оружных
Сокрушится владычество Клеопатры-царицы!»

СВАДЬБА БЕРОИ

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Песнь 42. 1. (Источник: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса /Пер. с древнегреческого Ю. А. Голубца. – СПб: Алетейя, 1997. – С. 307) (греческий эпос 5 в. н. э.):

«Пылкий Эрос и грозный, перебирая стопами
В воздухе, пролагая пернатыми путь в поднебесье,
Огненный лук сжимая в ладонях. А за плечами
Пламенеющий, полный дротов, колчан находился!…

С шумом глухим: у пределов ассирийского края
На тетиве единой расположил он две стрелки,
Дабы две раны подобные, страсть будящие к деве,
Он нанес двум Бессмертным, пожелавшим бы брака,
Пенного моря владыке и божеству винограда!
Вот тем временем первый оставил соленые глуби,
Край тирийский оставил, у ливанских отрогов…

Эрос же необоримый подкрался к деве поближе
И оттуда уметил богов двумя остриями:
Эрос вселил в Диониса стремленье страстное к деве,
Дабы он предложил ей и сердце, и винные грозди!
Пыл любви разжигает в груди владыки трезубца,
Дабы он предложил двойной ей брачный подарок:
Страсть сражаться на море и яства отведать морские!
Вакх пылает сильнее — ведь разум вино распаляет,

Много сильнее жало безумное жалит желанья
Вакха, горячего нравом и более юного телом!
Ранен Лиэй, и жало по самое оперенье
В сердце вошло — едва ли так опьянишь красноречьем!
Оба пылают любовью… Птицею обернувшись,
В небо малютка взмывает, помавая крылами,
Грозовому подобно ветру несется сквозь выси,
Кличет гордо: «Коль племя людское вином побеждает
Вакх, то я Диониса пламенем жарким низвергну!»
И божество винограда взгляд устремляет к Берое,

Воспламеняется страстью и проникает желанье
Сладостное через очи — с ней сочетаться на ложе!
Стал бродить по чаще Лиэй, терзаемый негой,
Тайно он па Берою смотрит пристальным взором,
Следует незаметно за нею в нежной истоме.
Но уж ему недовольно взглядов… Чем боле взирает
Бромий на деву, тем боле хочет он ей любоваться!
Вспоминая о страсти владыки созвездий к Климене,
Гелию он взмолился, дабы свою колесницу
С конями, мчащими в выси, он придержал хоть немного,

Дабы продлил сиянье дне́вное, дабы к закату
Медленней день катился, дабы не гнал он повозки
Вот постепенно к Берое, идя за нею вплотную,
Бог приближается будто случайно… Тогда же с либанскнх
Гор Эносихтон, скрываясь, сходит в эти же чащи,
Бродит, блуждая, по лесу, ни на что не решаясь,
Ум уподобив морю, когда оно бьется в прибое,
Рокоча неустанно бьющимися валами…
Ненасытный от страсти, в чаще лесов ливанских
Дионис остается подле отроковицы,

Остается один! О, молвите мне, Ореады,
Что же хотеть еще богу, как девою не насладиться,
Видя ее одну, без влюбленного Энносигея?
Уж покрывает он тайно поцелуями землю
Многими там, где дева ступала, и прах под стволами,
Там, где касалась стопою белою отроковица!
Смотрит на нежную шею Вакх, на Берои лодыжки
Промелькнувшие, смотрит на красоту, что Природа
Сотворила, ведь дева румян благовонных и масел
В кожу свою не втирала и лика не украшала,

Не подкрашивала ни щеки, ни губы, ни очи!
Перед блестящею медью собою не любовалась,
С ликом довольным образ лживой красивости дева
Не судила, искусной драгоценной тесьмою
Кудри не перевивала, по брови кромку равняя
Убранных с превеликим умением локонов легких!
Но и в простом уборе она поражала сильнее
Страстью несчастных влюбленных, блистая красою природной —
Волосы вились вольно по ветру без лент и повязок,

Прелестью яркой пленяли, не заплетенные в косы,
Белоснежные щеки приоткрывая невольно!
Время от времени дева, истомленная зноем,
Веющим от дыханья Пса небесного с выси,
Воду пила из истока ближнего, наклоняясь
Ниже и ниже главою к токам прохладным, ладонью
Черпала из глубоких струй сородную влагу,
И утолив свою жажду, источник она оставляла,
Путь продолжая по лесу… Вакх же склонялся над током
Тем, подражая деве, ладонями черпал он воду,

Влагу лесного истока впивая, что нектара слаще!

Бог же, на Посейдона гневаясь, влаги владыку,
Стал ревновать и бояться, — ведь не вином утоляла
Жажду дева, водою… Воскликнул он громко, взывая
К деве Берое, дабы с ними она соединилась:
«Дева! Нектар отведай! Оставь любострастную воду!
Струй опасайся истока, как бы Лазоревокудрый
Не похитил во влаге девичьего достоянья,

От молодиц он в безумье впадает, хитрец! Фессалийки,
Девы Тиро́, ты знаешь во влаге речной обольщенье…
Ах, опасайся коварных струй! О, как бы повязок
Не развязал девичьих приявший лик Энипея!
О как желал бы потоком быть я, как бог Эносихтон,
Дабы, журча, в объятья сгорающую от жажды
Принимать невозбранно мою Тиро́ — либанийку!»
Молвил бог — и тотчас же преображает он облик.
Там, где дева бродила, он оказался, в той чаще,
Стал охотнику Эвий подобен, неузнанный, тут же

Он приблизился к деве густокудрявой и вольной,
Юноше уподобясь, придал он прелестному лику,
Хитрости преисполнясь, стыдливое выраженье —
То на горы́ посмотрит уединенной вершину,
То он взгляды направит в самые глуби чащобы,
То на сосенку глянет, то на ель, то на ясень
Взор отведет, но тайно все время смотрит на деву,
От него столь близко проходящую ныне —
Только бы не бежала! Ибо юному взору

Малое утешенье, взоры ровесницы милой,
Ибо любви желанье в нем лик ее пробуждает!
Вот он подходит к Берое, сказать как будто бы хочет
Что-то, да только робеет… О буйный, где ж твои тирсы
Смертоносные? Где же рога? Где переплетенье
Змей извивных на кудрях, сей земли порождений?
Где же мык и рычанье от уст? О великое чудо:
Дева страшит Диониса, повергшего племя Гигантов!
Страх победил победившего земнородное племя!
Он, ниспровергнувший войско свирепо-воинственных индов,
Ныне перед единой девою нежной трепещет,

Нежного тела страшится… И средь скал и отрогов
Львов свирепых и ярых тирсом властным к молчанью
Призывал он, ведь девы нежной отказа страшился!
Пылкая речь стремит с языка к устам онемевшим
И уж слететь готова от уст, но страха исполнясь,
Возвращается снова, из сердца исшедшая, в сердце!
В сладком и горьком стесненье слова на устах замирают,
Уж прозвучать готовы, но страх их вглубь загоняет!
Вот он с трудом разрешает в устах оковы стесненья
И прерывает молчанья медлительную отсрочку,

Мнимым охотника гласом он речь обращает к Берое:
«Где же твой лук, Артемида? Кто же колчан твой похитил?
Где же хитон потеряла, едва прикрывавший колена?
Где же плесницы, в которых ты ветра стремительней мчалась?
Где же служанки, где сети, где резвые псы для ловитвы?
Ты не готова к погоне за ланью? Ловить не желаешь
Там, где с Адонисом рядом почивает Киприда?»
Молвил он, изображая изумленье, но сердцем
С отроковицей лукавил… Не разгадав обмана,
Гордо выгнула выю, красу свою осознавая,

Дева смертная, ликом подобна бессмертной богине,
Обольщенная ложью смущенного Диониса:
Вакх же сильнее страдает — ведь милая дева не чует
Страсти, чиста и невинна, а он желал бы, чтоб чувство
В ней зародилось глубо́ко, ведь если это случится —
Есть потом и надежда, что страсти возникнут, желанье
И любви обоюдной… А если же нет, то напрасно
Ждут мужи наслажденья от жен, не познавших желанья…
Стал он и денно и нощно бродить по рощам сосновым,
Эос встречая в чащобах, приветствуя в дебрях и Веспер,

Близости с отроковицей желая, терзаясь томленьем…
Могут довольствоваться му́жи сновидением сладким
И сладкогласною песнью и пляскою бурно-веселой
В хороводах согласных, но обезумевшим в страсти
Нет ни сна, ни покоя — ах, лжива книга Гомера!
И Дионис, страдая, пытается вынести молча
Муки, божественным жалом причиненные, втайне
Неисцелимые раны Эроса претерпевает!
Так и быка, что в чаще густолистной пасется,
Вдруг безжалостно жалит в хребтину овод чащобы,

Зверь же огромный несется напролом сквозь лесную
Чащу, жалом гонимый, ревет и мычит он прегромко,
Мимо бычьего стада устремляется в горы,
По бокам своим хлещет хвостом и по хребтовине,
Извивается телом, и, поваляся на землю,
Трется о камни спиною, катается он по травам,
После вскочив, рогами воздух вокруг сотрясает…
Так и бог Дионис, столь часто увенчан победой,
Эросом вдруг ужален, жалом его всемогущим!
Вот, наконец, исцеленья ища от любовной напасти,

Стал он плакаться Пану, богу косматому, горько,
Что любовная мука жестоко его истомила,
Просит у Пана защиты от любовных терзаний,
Выслушав о томленьях жгучих и муках Лиэя,
Пан роголобый хохочет, но все же (в любви-то несчастен!)
Движим и состраданьем к влюбленному столь неудачно,
Хочет совет подать — хоть и малое, а утешенье
Видеть, как кто-то страдает от стрел из того же колчана!
«Оба мы, Вакх, страдаем! Твоей сочувствую страсти!
Как же бесстыжий Эрос сразил тебя? Смею ли молвить:

Опустошил колчан свой Эрос для Вакха и Пана!
Что ж, тебе расскажу я о мороке всяком любовном
Каждая женщина больше желает мужчины, хоть стыдно
Ей обнаружить пламя, снедающее безумьем!
Больше она страдает, когда же страсть разгорится,
Жарче пылает, хоть втайне старается пламень эротов
Удержать, когда жало лоно ее уязвляет!
Если жены друг другу расскажут о бедах любовных,
Легче станет бремя Кипридино, болтовнёю
Скрыто… Ты же, милый мой Вакх, ты должен, томяся,

Лживый румянец лика использовать точно уловку!
Нет, улыбаться не надо — яви ей умеренность, скромность,
Пребывая с Бероей, но сеть держи наготове:
Лик, столь розе подобный, озирай с восхищеньем,
Льсти красоте ее, будто б и Гере с ней не сравниться,
Молви, что дева краше Харит, порицай же за облик
Строгий богинь обеих, Афину и Артемиду,
А Берое открой, что краше она Афродиты!
Дева, хвале внимая, притворным твоим порицаньям,
Станет к тебе благосклонней, слышать она не захочет

О серебре или злате — а только как лик ее хвалят
Розе подобный, что всех ровесниц она превосходней…
Зачаруй ее сердце красноречивым молчаньем,
Взгляд истомный украдкой пошли, чтоб она оценила
Страсти огонь, а дланью ударь по груди́ словно в горе!
Чувство яви в молчанье, в лике яви восхищенье!
Ах, выказывай робость пред скромной отроковицей…
Чем же дева ответит? Ведь сулиц она не мечет,
Дрота нежною пястью она не бросает, лишь очи —
Копья отроковиц, несущие пламя эротов!

Только ланит румянец — лезвие копий девичьих!
Брачный подарок — желанье, сокровища девы влюбленной
Не драгоценные камни индийские, нет, и не жемчуг
Завоюет невесту, нет, для Пафийки довольно
Лика желанного только, ибо ласкают и любят
Жены прекрасные тело любимого, а не злато!
Нет у меня другого свидетельства. Ибо какие
Получила Селена дары от Эндимиона?
Юный Адонис какие дары получил от Киприды?
Орион же не слитки сребра дал Эригенейе!

Ведь просил не богатства прекрасный Кефал! И единый
Кто посмел преискусный дар предложить любимой,
Был Гефест, но Афина на дары не польстилась!
Не помогла и секира, и потерял он богиню
Вожделенную… Коли желаешь, тебя научу я
Средству, как же достичь любви юницы желанной.
Барбитон в руки возьми, посвященный Рейе богине,
Драгоценность Киприды за чашей… Пускай же сольются
Пенье вместе с игрою в одно единое действо,
Первой воспой ты Дафну, бег Эхо зыбкой воспой ты

После, звучащий пылко отклик немолчной богини,
Были сим ненавистны влюбленные боги… А после
Питие воспой беглянку, бежавшую ветра быстрее,
По отрогам от Пана, от похоти беззаконной,
Пой о судьбине девы, что в землю вросла, и Гею
Прокляни! И пусть слезы прольет по деве Бероя,
Участь несчастной оплакав… Ты ж радуйся в сердце безмолвно
Коли сладких рыданий следы заметишь у девы,
Только, смотри, не засмейся, над милой твоею желанной —
Вдвое не любят жены такое в горестях нежных!

После пой о Селене, безумной от Эндимиона,
Пой об Адониса страсти счастливой, о босоногой
Афродите-богине, забывшей о платьях и бусах,
В поисках милого друга бродящей по горным отрогам —
Не убежит Бероя, любовным рассказам внимая…
Все я тебе, о несчастный Вакх, открыл об уловках
Страсти, поведай, о Бромий, чем обольстить мою Эхо!»
Так он сказал и оставил, утешив, сына Тионы.
И Дионис, лукавя, проявляя участье
Словно, расспрашивал деву о родителе милом,

Об Адонисе, словно он друг по горной ловитве,
И при этом случайно как будто касался он персей
И повязок, десницей приобнимал за пояс,
Будто совсем случайно, Вакх, безумный от страсти!
Спрашивает юница, как и обычно бывает,
Сына Диева, кто он, кто родом, явился откуда…
Лишь у храма Киприды вышел он из затрудненья,
Глядя на лозы и грозди, на край изобильный, цветущий,
На росистые травы, на рощи разных деревьев,
И придумал Берое, что будто бы он земледелец,

Помышляя о страсти, Бромий деве поведал:
«Я земледелец ливанский, и коли того ты захочешь,
Орошу я твой край родной и возделаю пашни!
Я понимаю движенье повозки Хор, когда вижу
Окончание поздней осени, к девам взываю:
«Вот Скорпион восходит, жизни податель и вестник
Будущих урожаев, быков впрягайте на поле!
Вот заходят Плеяды — когда же сеять мы будем?
Ибо появятся всходы, коль росы выпадут, если
Фаэтонт соизволит! При прекрасной повозке

Вижу Аркту́ра в начале зимы и звонко я кличу:
«Гею, ждущую влаги, ливнями Зевс орошает!»
Коли весна приходит, утром ранним кричу я:
«Время цветам распускаться — срывать ли мне лилию с розой?
Гляньте, как гиацинты над миртами стебли колеблют,
Как нарцисс превосходит анемон высотою!»
Видя гроздь винограда, возвещаю я лето:
«Зреет лоза и грозди, время затачивать серпы!
Девы, сестра восходит! Не время ль для сбора гроздовья?
Наливается колос, поле требует жатвы!

Время жать злаконосный урожай, не Деметре
Петь хвалу — приносить начатки Кипрогенейе!»
Ниву твою обиходить возьми меня, земледельца,
Сделай меня, молю, виноградарем Пеннорожденной,
Я незрелые грозди отличать от созревших
Умею, как яблоки зреют знаю, как вырастить надо
Вяз огромный, тенистый, опору для кипарисов,
Пальмы мужскую особь с женской скрестить умею,
Хочешь — и крокус прекрасный подле вьюнка насажу я!
Злата не попрошу я, не попрошу и богатства —

Дашь мне лишь пару яблок, единую гроздь винограда!»
Только просил он напрасно — не ответила дева,
Ибо не разумела любовных речей Диониса!
Тут измыслил иную Эйрафиотес уловку:
Взял он из рук Берои сети охотничьи, снасти,
Стал восхищаться работой искусной, бросая по кругу
Сети, и вопрошал о работе этой преловко:
«Что за уменье? Какой же бог явил тут искусство?
Кто же? Не смею поверить, что для Адониса эти
Сделал Гефест олимпийский лучше ловчие сети!»

Но и такою речью не мог обольстить он Берою!
Вот почивал он однажды на ложе из анемонов
И в сновиденье явилась пред ним внезапно Бероя,
Облаченная в платье невестное, ибо что делал
Днем мужчина, то ночью явится в сновиденье!
Быкопасу приснится, что тянет быка он на поле,
Ловчие сети охотник во сне в лесу расставляет,
Спящему землепашцу снятся бразды полевые,
В кои зерно он бросает… Терзаемому средь зноя
Жаждою мужу приснится прохладная ручьевая

Влага, являют обманный сон бегущие струи!
Так вот и Дионису приснилась причина печали,
Призрак зыбучий, прозрачный послал ему сон полуночный,
С коим хотел сочетаться Вакх любовью… Проснулся
Бог, а девы не видно, и снова желает забыться…
Все ж испытал мимолетно он радость любовных объятий
На лепестках анемонов, столь быстро гибнущих в мире!
Плакал над увяданьем бог безмолвно, молился
Гипносу с Эросом, даже звезде, Афродите вечерней,
Чтоб насладиться ему любовью в таком сновиденье

С призраком зыбким любимой… Часто близ мирта Киприды
Дремой Вакх забывался, но снов любовных не видел,
Мучился сладостной мукой, желанием неутоленным,
Вакх, сей мук разрешитель, не мог разрешиться от муки…
С сыном Мирры, с Берои родителем на охоту
Он ходил, забросив тирс, увитый лозою,
Шкуру только убитой лани забросив на плечи,
Тайно бросал.на Берою взгляды… Но юная дева
Пряталась от Диониса взоров влюбленных и пылких,
Запахнув в покрывало и ланиты, и очи…

Вакх же воспламенялся сильнее — желанья Киприды
За стыдливой женою следуют с большею силой,
Страсть лишь жарче пылает, не видя предмета желанья…
Вот застал он однажды Адониса вольную дочерь
Одинокой, без свиты, и юноши сбросив личину,
Раньше которую принял — как бог предстал перед девой.
Имя назвал и поведал ей об индийском походе,
Как отыскал он грозди, вино сотворил из гроздовья,
Для веселия смертных… Томимый страстной любовью,
Вдруг обрел он и пылкость, и смелость — и робость отбросив,

Молвил отроковице лукавострастные речи:
«Дева, в тебя я влюбился, небесные выси оставил,
Неба милей мне пещеры, где предки твои обитали,
Землю твою родную предпочитаю Олимпу,
Скиптра отца не желаю, как стражду страсти Берои,
Коей краса амвросии сладостней, с коей одежды
Благоухают сильнее нектара благоуханья!
Дева, слыхал я о диве — что матерь твоя Афродита…
Больше дивлюся, что дочерь так холодна, неприступна!
Эрос твой кровник, ты же не ведаешь жала желанья?

«Страсть светлоокая дева отвергает» — ты скажешь —
Но, родившись без страсти, ее и не знает Афина!
И Артемида с Палладой ведь не изведали родов!
Кровь Киприды в тебе, а ты отвергаешь Киприду!
Стыдно ли матери рода? Ассирийский Адонис,
Муж прекрасной Киприды — родитель твой, о Бероя,
Нежности научися, пред коей отец твой смирился,
Поясу подчинися, что древен так, как Киприда,
Бойся гнева эротов, лишающих милостей страсти!
Беспощадны эроты — страсти требуют даже

От не знающих неги жен упорно холодных!
Знаю как беспощадно огненная Кифера
С девы Сиринги взыскала за хранимое девство,
Как превратилась в тростник, спасаясь от бога Пана
Страсти! Поныне поет о страсти Пана та дева!
Знаю как Ла́дона дочерь, чьим именем славится речка,
Страсти труды ненавидя, превратилася в древо,
Шепчущее листами в кроне, колеблемой ветром,
С Фебова ложа беглянка чело Аполлона венчает!
О, берегися гнева ужасного негодованья

Эроса тяжко-разящего пылкого — пояс для Вакха
Разреши ты девичий, стань соложницей бога!
Сам принесу я сети Адониса мягкие к ложу,
Сам его я устрою, ложе сестры Афродиты!
Энносигей какие дары тебе предлагает?
Влага соленая моря будет выкупом брачным,
Шкуры тюленей расстелет, смердящих пеной пучинной,
Для сладострастного ложа сей бог, одежды морские!
Шкур тюленьих не надо Бромию! Девы-вакханки
Станут служанками в спальне, сатиры слугами станут,

Выкупом брачным будет лоза виноградная Вакха;
Коль пожелаешь оружья, о Адониса дочерь,
Дам тебе тирс вместо дрота… Прочь, о жала трезубца!
Ты берегися, о дева, шума немолчного моря,
О, берегися страстью грозящего Посейдона!
Ибо Лазурнокудрый лежал уж близ Амимоны,
И превратилася дева потом в поток соименный!
Скилла любовь испытала его — и стала скалою,
За Астери́ей погнался — и стала островом дева,
Дева Эвбея также вросла основаньем в пучину…

Он Амимону принудил после совокупленья
Островом стать одиноким, в дар же свадебный этот
Бог предложил лишь источник соленый, лишь травы морские,
Лишь моллюсков пучинных Я же, твоей красотою
Насмерть сраженный, тебе подарил бы всё, что ты хочешь —
Только дитя Афродиты златой не нуждается в злате!
Разве тебе из Алибы принесешь самородков —
Сребролокотной деве слитков сребряных не надо!
В дар мерцающий камень принесть ли тебе с Эридана?
Всё Гелиад сиянье затмит твой облик прекрасный!

Ибо выя Берои сияет ярче, чем Эос,
Камню-электру подобна выя девы Берои!
Царственным излученьем прочие затмевает
Драгоценные камни… Мрамора ты светлее!
Светоча мне не надо — твой взор лучится и блещет!
Что тебе розы, о дева, пустившие только бутоны —
Ярко алеют ланиты, розы прекрасней и чище!»
Так он молвил, но дева слух руками замкнула,
Дабы не слышать ни слова из любовных признаний,
Чтоб не внимать реченьям, напоминавшим о страсти, —

Столь ей брак ненавистен… И пылкого бога Лиэя
Стала мука сильнее… Что же может быть хуже,
Чем возлюбленной девы от влюбленного бегство
Мужа, что страждет и алчет, и мучается любовью,
Только вдвое терзаясь больше… Да, ведь сильнее
Страсть, коль милая дева влюбленного отвергает!
Вот, терзаемый пастью неутоленных желаний,
Вакх уходит от девы, воображает охоту,
Бродит как призрак за нею, сердце его язвимо
Сладостно-горькою болью… тем временем зыбь поднялася

Тут — так пенным ступает шагом сквозь горы сухие,
Страстью томясь по Берое, Посейдон-женолюбец,
Землю при каждом шаге заполняя водою!
Спешно пересекает он лесистые пики
И содрогаются в страхе под тяжкой поступью выси.
Смотрит он на Берою, окидывает влюбленным
Взором и свежую юность, и прелесть отроковицы,
Зрит сквозь прозрачные ткани одежды как в зеркале облик
Девы прекрасной манящей, смотрит не отрываясь,
Словно она обнаженной явилась вдруг перед богом,

Видит он сквозь повязки блистание тела младого,
Груди упругие видит, скрытые легким хитоном,
Алчным взглядом обводит лик непрестанно, упорно,
Сквозь струящийся пеплос плоть ее созерцает…
Вот к Киферейе морской, одержимый любовным безумьем,
Эносихтон взывает и на морском побережье
Деву прельщает такою речью, ища снисхожденья:
«Вся Эллада склонилась пред красотою такою,
Лесбос и Пафос не славят, Кипра не величают
Родиной красоты, и Наксоса не превозносят

Боле как землю красавиц, боле не благодатны
Лакеде́мона долы для воспитанья и родов!
Нет, не Пафос, не Лесбос, не край Амимоны восточный
Славу затмили отныне преславного Орхомена,
Тем, что живет там Харита новая… Нет, блистанье
Трех Харит четвертой прелесть затмила, Берои!
Милая, землю оставить должна ты — разве не пена
Матерь твою породила, морскую дщерь, Афродиту?
Беспредельное море — тебе мой свадебный выкуп,

Тверди оно прекрасней! Ты с Диевой Герой поспоришь,
Скажут, что Дия-супруга с соложницей Энносигея
Миром целым владычат, в заоблачной выси Олимпа
Гера державная правит, а безднах пучины — Бероя!
Нет, не дам во владенье тебе бассарид полоумных,
Сатиров пляшущих толпы или стаи силенов,
Станут прислуживать в брачном покое невесте Берое
Сам Протей или даже Главк пойдет в услуженье,
Можешь взять и Нерея, и Меликерта, коль хочешь!
Сам поток круговратный, омывающий землю,
Океан многошумный станет прислужником девы!

В брачный подарок, Бероя, получишь ручьи ты и реки;
Коль пожелаешь служанок для поручений, то будут
Ими дщери Нерея; кормилицу Диониса,
Няньку Ино́, я тоже отдам тебе в услуженье!»
Молвил, но гневалась только, не слушала посулов дева…
И оставил ее он, грозные речи бросая:
«Отпрыск блаженной Мирры, дочерь твоя прекрасна,
Ныне двойная почесть единому выпала мужу,
Ты и отец Берои, и Пеннорожденной прислужник!»
Так вот и Энносигея жало любви уязвило.

Много даров предлагал он Адонису и Киферейе,
Выкупов брачных за деву. Горящий такой же любовью,
И Дионис богатства принес — все слитки златые,
Что близ соседнего Ганга добываются в копях,
Страстно моля, но напрасно, морскую богиню Киприду
И взволновалась Пафийка, беспокоясь за деву,
Ибо страшилась обоих женихов, что горели
Равною страстью любовной, знала, что ревность и пламя
Страсти к Берое невестной могли закончиться распрей,

Битвою за невесту, боем за брачное ложе!
Вот осторожно уводит отроковицу с собою
Матерь и помещает в укрытии горном, надежном,
Отроковицу, награду в любовном сем состязанье,
И говорит обоим соперникам речи такие:
«Как бы родить я хотела двух дочерей прекрасных,
Старшую для Эносихтона, младшую для Диониса!
Только я не имею двух дочерей, и такого
Нет закона земного, такое для нас невозможно,
Дабы единая дева двух супругов имела!
Вот и должны побороться два жениха за невесту!

Ибо без тяжких Берою трудов не добыть, и за деву
Пусть соискателя оба устроят одно состязанье:
Кто одержит победу, без выкупа дочерь получит!
Оба мне поклянитесь, ибо страшусь я за город,
Где владычицей дочерь, хранительницей законов,
Я назначила — как бы не сгибнул он из-за Берои!
Дайте мне обещанье, что после свадебных плясок
Энносигей не разрушит града из-за пораженья,
Землю колебля в неистовстве, Бромий тоже не станет
Горем пылая потери возлюбленной Амимоны,

Виноградников чащу на град насылать неповинный!
Дайте клятву, что после спора вы примиритесь,
Оба, пылая любовью ревностной к деве прекрасной,
После ж украсите город к вящему процветанью!»
Так рекла, убедив домогателей. Сразу же оба
Дали клятву такую, поклявшись Кронидом, Эфиром,
Геей и влагой стигийской, Мойры все подтвердили
Данные ими обеты — Дерис и Клонос, эротов
Спутники, дали согласье, Пейто же клятву скрепила.
С высей небесных спустились, желая за состязаньем

Понаблюдать, все боги, сколько ни есть на Олимпе,
Разместившись с Кронидом на отрогах либанских.
Тут явилось знаменье великое Дионису:
Сокол быстрый как ветер преследовал в высях эфирных
Кроткую голубицу, но тут появилась внезапно
В небе скопа́ и, крылья расправив, в морские глубины
Унесла голубку, схватив осторожно когтями!
И Дионис, увидев, сие знамение, бросил
На победу надежду — но распри не испугался.
За состязаньем Кронион взором всевидящим сверху

Наблюдал, за распрей брата и милого сына!
Бранолюбивый Арей восстал на службе эротов,
Громко вопя, призывая к началу сраженья за деву;
Вот Энио́ готовит площадку для брачного боя,
Вот с небосвода примчал к Эносихтону и Дионису
Бурный бог Гименей, приплясывая и кружася,
Сулицей потрясая амиклейской Киприды,
Песнь возглашая Арея на фригийском авлосе.
Для повелителя моря, для сатиров полководца
Дева станет наградой — она же стояла безмолвно,
Ибо союз с женихом из пучины соленой внушал ей

Отвращенье, боялась дева влажных эротов,
Вакх ей нравился больше. Подобилась Деянире
Отроковица, что древле, увидя мужей поединок,
Вдруг предпочла Геракла и испугалась союза
С непостоянным богом бурным реки быкорогим!
Вот зазвенев по кругу, сам собою к сраженью
Небосвод затрубил призывно и звонко, прозрачный.
Клич издавая ужасный из мощной и яростной глотки,
Бог лазурнокудрявый воздел ассирийский трезубец,
Даль колебля морскую, и вперед устремился,

В схватку бог Дионис, подъемля тирс лозоносный,
Восседая в повозке Рейи, горной богини.
Вкруг колесницы мигдонской сплетаются сами собою
Виноградные ветви, Вакха собою скрывая;
Грозды и плющ, свиваясь, единый покров образуют!
И под упряжью, гривой косматою потрясая,
Лев своей лапой когтистой роет мягкую землю,
Рев испуская при этом ужасный из пасти разверстой.
В это же время ко влаге источника слон продвигался
Неумолимо, ноги негнущиеся воздымая,

Алчною весь он пастью опустошает источник,
Дно одно оставляя. И тогда из укрытья
Выпрыгнула нагая нимфа и бегством спаслася.
Вот уж в сраженье вступает пучинный бог, нереиды
Крик поднимают великий. И чудища из пучины
Поднимаются строем — Посейдонова дома
Кровлю, влагу морскую, бьют виноградные ветви!
Но пещеры в отрогах Либана высоких трезубцем
Вмиг обрушены, корни вырваны лоз виноградных!
Вот на скот черношкурый, пасущийся мирно близ моря,

На Посейдоново стадо, свирепо на них устремившись,
Бурно тиады напали — вот одна с хребтовины
Выдирает огромный мяса кусок, вот другая
Выломав оба рога изострые, топчет их яро!
Третья пронзает чрево броском изострого тирса,
Эта ударом метким ребра ему разрубает,
Падает бык полумертвый и катится в прахе бессильно,
Кровью пока он исходит, корчась в муке предсмертной,
Подбегает вакханка другая, за задние ноги
Рвет и в едином порыве бросает в воздух копыта,

Словно мячи их швыряя крутящиеся в полёте!
Вот Дионис свое войско выстраивает по порядку
В пять отрядов и в битву ведет его с влажной стихией.
Первый ведет отряд киликиец Ойней благогроздный,
Отпрыск Эревталиона, его близ таврийских отрогов
Породила Филлида, браком с отцом сочетаясь
Вольно, другой отряд Хелика́он ведет чернокудрый,
Белокожий; ланиты розам подобны, вкруг выи
Вьются власы прекрасно, кольцами плечи скрывая!
Третий ведет Ойнопи́он, Стафил ведёт четвёртый,

Оба сыны Ойномая, родителя винолюбца.
Пятый ведет отряд Мелантий, индов владыка,
Коего породила киссеида, Ойнона,
Сразу же после рожденья в ли́стовье винограда,
Полного гроздов и почек, нимфа закутала сына,
После в давильне купала, полной сока хмельного.
Вот таково было войско, ополченное в битву
Листьями плющевыми виноградного Вакха!
Рать, готовую к бою, речью Лиэй ободряет:
«Бейтесь, о бассариды! С вами Лиэй ополчился!

Битвенный клич да испустит авлос роговой, заглушая
Раковин трубные звуки противника нашего в битве,
Пусть двойные удары меднозданных тимпанов
Прозвучат над сраженьем, пусть же в воинственной пляске
Марон низвергнет Главка всеразрушительным тирсом!
Кудри Протея вяжите плющом, ему непривычным,
И да оставит Египет у Фарийского моря,
Вместо шкуры тюленьей набросьте на бога небриду.
Дерзкую выю склоните его предо мною, коль может —
Пусть Меликерт ополчится против хмельного Силена!

Древнего Форка учите размахивать тирсом средь долов
Тмола и пастбищ лесистых на склонах крутых предгорий,
Пусть этот старец почтенный виноградарем станет!
Сатир пусть посохом буйным замахнется в сраженье
Неуклюжей рукою! Возросшим в садах побегом
Волосы Палемона стяните узлом виноградным
И колесничего моря гоните из бухты истмийской
Через сушу, тащите к нашей матери Рейе,
Дабы повозку, что львами влекома, гнал он по зыби;
Родича боле не в силах оставить я в бездне соленой!

Видеть желаю войско копьеносное моря
Выряженным в небриды! Нереидам же нимфам
Дайте в неловкие длани кимвалы, смешайте вакханок
И гидриад, но Фетиды, хоть она родом из моря,
Гостеприимные домы разрушать и не смейте!
Левкотеи босые ноги обуйте в котурны!
Пусть с вакханкой безумной вместе ступает по травам,
Воздымая светоч священный морская Дорида!
Пусть Пано́пейя бросит водоросли пучины
И чело увенчает свое змеею извивной!

Эйдотея же в роптры пускай против воли играет!
Да сама возжелает пускай Галатея (да разве
Это позорно?) Лиэю влюбленному стать служанкой,
Пусть Амимоне на свадьбу подарок выткет прилежно,
Сидя за ткацкой станиной, пеплос либанской хозяйке!
Нет! О, нет! Оставьте нереевых дочек, служанок
Не хочу я из моря — ревнивой станет Бероя!
Пан мой, горный бродяга милый и роголобый —
Кинься-ка, безоружный, и забодай Посейдона!
В грудь ударь, о, повергни рогом изогнутоострым

Бога морского, или уметь его глыбой скалистой,
Тритона-бога крепким копытом ударь посильнее,
Там, где природа двойная являет соединенье!
Главк же, Энносигея вестник, пенного бога,
Пусть подчинится Вакху и поднимет тимпаны
Звонкогласые Рейи, повесив их ловко на выю!
Бьюсь я не за Берою только, за край родимый
Нашей невесты сражаюсь, чтобы сей Эносихтон
Города не порушил, стоящего нерушимо
На пучинном прибрежье, колебля зыби трезубцем,

Вот за это я бьюся, ибо сей град двуединый
Соединяет и море, и Вакховых лоз мириады,
Нашей победы знаменье, выросшее у прибрежья…
Пусть же, как было во граде Афины издревле, приходит
Кекроп сюда судьею и град присуждает Лиэю,
Ибо лозою он славен, как град Афины — оливой!
И не хочу я, чтоб этот город стоял на приморском
Бреге, и посохом в землю ударив, воздвигну отроги
Словно какую плотину между Беритом и морем,
Пенную соль со скалистой грядой обращу в плоскогорье,

Тирсом изострым дороги извилистые проложу я!
В битву ступайте скорее, о мималлоны! Победу
Славную мы добудем, ведь кровью Гигантов окрашен
Вакховой низ небриды, ибо еще трепещет
Весь восток предо мною, на поле выю склоняет
Индов Арей, перед Вакхом в ужасе слезы струятся
По ланитам старца почтенного, бога Гидаспа!
В этой схватке свирепой добуду либанскую деву,
Столь желанную почесть для бога Энносигея!
После, коль пожелает, пусть брачное славословье

Сложит, но пусть уж не смотрит после на деву Берою!»
Слово молвил такое — в ответ же речи угрозы
Бросил Лазурнокудрый, смеяся над Дионисом:
«Вакх! С тобою мне биться позорно! Как мне трезубцем
Ратоборствовать, коли секиры бежал ты Ликурга!
Вот, посмотри, Фетида! За кров и гостеприимство
Платит как Вакх трусливый великодушной пучине!
Мужу, что светочи носит, дивиться ль? Огнем опаленный,
Бог сей и будет как пламя слабое по ветру биться!
Тритоны-други, восстаньте! Заставьте этих вакханок

По морю вдоволь поплавать! Пусть горные эти бродяги,
Сатиры, паны, силены средь пены колотят в кимвалы,
В соли барахтаясь моря! Пусть среди вихрей и бури
Сатиры эти попляшут, дудеть лишь в авлосы привычны,
Средь зыбей и валов! И в черной влаге кипучей
Будут со мной бассариды резвится на ложе, не с Вакхом!
Сатиры мне не по нраву, менад не влеку я в пучину,
Нереиды прекрасней! Пусть-ка влагой соленой
Мималлоны упьются — пить они больно хотели!
Вместо сладкого хмеля солью пускай насладятся!

Пусть в водометах могучих, поднятых богом Протеем,
Сгинут все бассариды, влекомы в пучину водою,
В честь погибели Вакха ведя свои хороводы!
Что ж, зови эфиопов фаланги да индов порядки —
Нереидам в добычу! Ведите племя несчастной
Кассиопеи злоречной, в рабство ведите к Дориде
Поздние выкуп да пеню, пусть круговратным омоет
Океаническим током Майры огненный светоч,
Пламя звезды, предводящей пляской бессонно-безумной,
От давильни с гроздовьем Сириус виноградный!

Ты же, о Вакх лидийский, тирс ничтожный оставив,
Ныне ищи иное оружье, пестрые шкурки
Лани бросай, покровы дряблого тела, уж коли
Диево скорбное пламя в мир явило на горе
Матери — пламенем бейся, вскормленник пламени, отчим
Бейся перуном и громом против владыки-трезубца,
Дланью подъемли зарницы, взметни эгидой отцовой!
Дериадей ли владыка единоборствует, или
Царь Ликург с тобою, или арабийцы? Стихия
Моря могучего! Небо трепещет пред мощью моею,

Знает, что значит биться с пенною бездною нашей!
И Фаэтонт-владыка, что горней тропою проходит,
В небе трезубца удары испытывал в битве небесной
За коринфскую землю с пенно-бурным Ареем!
Море вставало до высей, и Океаном омылась
Алчущая Повозка, гребни соленые бурно
Хлынули к пламени Майры, морду Пса охладивши!
Бездны и недра пучины морской восстали высо́ко,
Зыбь на зыбь взгромоздилась, и средь водопадов соленых
Звёздный Дельфин повстречался с дельфином, зверем пучинным!»

Так изрекал — и трезубцем потряс и бездны, и недра
Моря, поток вызывая великий, шумящий и бурный,
Вдруг взметнувшийся в небо влажно-вспе́ненным вихрем!
Сдвинули влажные тарчи пучинные ратники тут же
Подле подводных я́слей Кронида, пучинного бога,
Встал Меликерт, потрясая копьем из бездны соленой,
Быстро запряг повозку истмийскую, подал владыке,
Вставшему на колесницу, сулицу пенного бога,
Полетели по морю, след оставляя на гребнях,
Кони истмийской упряжки, и со ржанием конским

Львов индийских смешался рык свирепый и страшный!
Вот колесница несется, вращаются быстро колеса,
Коней копыта сухие влагу едва задевают!
Вот густобрадый Три́тон к битве трубой призывает,
Тварь сия многоразлична обликом чудным и странным:
Смертного человека образ обычный имеет
От головы и до чресел, хоть зеленью отливает
Тело, а дальше рыбий хвост раздвоенный бьется!
Вот взмахнул уже влажным бичом близ яслей глубинных,
Запрягая повозку с конями бурными быстро,

Главк и нахлестывая упряжку несущихся коней,
Сатиров гонит, и в битве среди глубокого моря
Пан роголобый, идущий легко по непроходимым
Гребням, топчет копытом козлиным зыбучие струи,
Пляшет безумно и посохом бьет водяную поверхность,
Битвы песнь извлекая из пектиды, в прибое
Волн подобную слышит, звуки, несомые ветром;
Дальше он бурно мчится над потоками влаги,
Бог, привыкший по скалам прыгать, и хочет источник

Звуков найти и мчится, ища его в водоворотах.
Вот некий воин скалою замахнулся и бросил
В гидриад ее мощно, но глыбу сию отразили
Нереиды — и дрогнул дом Палемона подводный!
Вот и Протей оставляет истмийские зыби близ бухты
Паленидской и в шкуру тюленя на бой облачился.
Смуглые ратники, инды, плотно его окружили,
Призывая Лиэя, и толпы кудрявые алчут
Пастыря взять тюленей, что облик менять умеет!
Но, застигнут на месте, старец преображаться
Стал внезапно телом на виду у всех воев —

Леопардом пятнистым он пред ними явился…

…Стали деревьями ноги, собственной силой из бездны
Выросшими, и листья прочь они отряхнули,
Будто Борей необорный подул над верхушкой деревьев!
Стала спина его пестрой, словно змея пресмыкаться
Принялся, чешуею покрытый, из окруженья
Выскользнул и устремился прочь, свивался в кольца,
Хребтовиною всею ладно о зыбь ударяя
Словно в пляске, главою ж вдруг дотянулся до неба
И с шипением плюнул отравой из пасти разверстой!

И превращался он снова и снова обликом мнимым
То во льва, то во влагу, то в вепря — рати же индов,
Тело текучее алча схватить, заключивши в оковы,
Дланями жадными тщетно пену морскую хватали!
Старец морской могучий, меняющий лики искусно,
Принял Периклимена образ, что был к превращеньям
Разным способен, Геракл умертвил его в битве когда-то,
Пальцами мнимую пчелку раздавив беспощадно!
Старца же в устремленье к тверди земной окружало
Стадо тюленей свирепых, любящих берег песчаный —

Громко ревели звери, шум зыбей заглушая!
Вот, собрав ополченье дочернее, в битву вступает
Вакхову старец Нерей и дрот влажно-пенный вздымая,
Через море летящим слонов поражает трезубцем,
Грозный, а нереиды толпою плотной стремятся
К берегу вслед за пикой грозного бога морского!
Вот уж Нереево племя, битвенный клич испуская,
Мчится за ним, нагое, тела их сверкают средь пены,
Бьются они среди глуби словно менады морские!
Вот Ино обезу́мела, вспомнив как будто былое,

И без оружья бесстрашно с сатирами в сраженье
Жаркое дева вступает — с губ ее падает пена…
Грозно Пано́пейя бьется, взрезая пенные зыби,
Спину львицу морской нахлестывая вожжами…
Вот, подъемля дубину злосчастного Полифема,
Галатея морская на бассарид ополчилась!
Вот над водою скачет, оседлавши акулу,
Дева Эйдо́ — и волны нимфы не задевают…
Как на ристаньях конных, правит возничий умело,
На повороте направив левую пристяжную,

Правую придержавши лошадь короткой уздою;
Раззадорив упряжку, хлестнув бичом по хребтинам,
Сам назад отклоняясь, упершись коленами в кузов
Прочный, умелой рукою разумно распределяя
Силы, он коней нудит резвее скакать, их бичуя
Осторожно, а сам на соперника взгляд свой бросает,
Оглянувшись украдкой на мчащую вслед колесницу —
Так вот и дщери Нерея словно на конном ристанье
Правят зверьем пучинным как будто упряжками коней!
Вот по-иному другая мчится по тропам соленым,
Зверя взнуздав дельфина, наклонилась над зыбью,

Скачет над гладью всклокоченной, на хребтовине звериной
Волны взрезая; как странник по пенным бурунам несется
Зверь-дельфин, вполовину виден средь стаи дельфинов!
Вот уж теченья взревели, сражаясь против Лиэя,
Мощь велика владыки, разверзлись самые недра,
Рев исторгая ужасный плещущего Океана,
И труба Посейдона битвенный клич возглашает —
Вспучилось мощное море и вслед полетело трезубцу!
Зыбь миртойская с зыбью икарийской слилася,
Сардская зыбь к гесперийской кинулась, кельтские воды

С иберийскими встали, и с сопредельною гладью
Дико бушуя смешался Боспора неистовый натиск!
Эгеиды потоки яростно устремились
К ионийским в объятья, обрушиваясь водопадом,
Сикелийские волны взды́бились, обнажая
Бездны, встали до неба, с адриатической влагой
С шумом столкнувшись… Нерей же раковину близ Сиртов
Поднял и затрубил свои звонкие зовы на битву!
Вот одно из божеств морских оказалось на гребне
Горном и левой ногою оперлося на камень,

Правою, потрясая долы и горы, уж рушит
Пик, и менаду бросает оттуда вниз головою!
Вот Меликерт, направив трезубец прямо на Вакха,
Бросился дико вперед, как некогда ярая матерь!
Но бассарид порядки ринулись буйно в сраженье:
Вот одна, потрясая неистово гроздами ветви,
Ополчилась свирепо на пенные зыби морские,
Яростно водную гладь топча и терзая стопами;
Самофракийка иная из гротов глубоких кабиров,
В беге яром несется с вершин высоких Либана,

Корибантийскую песнь по-варварски распевая!
Третья с отрогов Тмола, хребет оседлавши львицы,
По-мужски подвязавши власы змеетелой повязкой,
Меонийка нагая, мималлона, взревела
В ярости, волоча стопы по склону крутому,
Словно пену морскую, роняют уста её влагу…
Вот силены, роняя винй киликийского росы
С уст, в сраженье стремятся на спинах львов мигдонийских,
Устремляясь толпою крикливой на войско морское,
Виноградные ветви как дроты вздымая в десницах;

Шуйцами уцепились крепко за львиные гривы,
Дабы вниз не свалиться, и правят зверьем они диким,
Пользуясь космами гривы вместо узды и поводьев!
Вот один из силенов, глыбу скалы оторвавши,
Мечет ее в Палемона, а копьем плющеносным
Деву Ино, сквозь влагу бегущую, уязвляет!
Бьются друг с другом рати — и не страшатся вакханки,
Мечут тирсы как копья против трезубцев пучинных!
Девы они — и менады! Вот, защищая морскую
Гладь, вступает на суше Нерей в сражение с Паном,

Любящим горы… Вот ветвью плюща, обагренного кровью,
Гонит горная дева вакханка палленского бога —
Но низвергнуть не в силах! Вот на Лиэя выходит
Главк, но Марон тирсом грозным его низвергает;
Вот и слон, что до неба возвышается, топчет
Эносихтона войско — трясется все под ногами! —
Бьет он хоботом длинным стадо тюленей на бреге,
Вот и сатиры в схватку ринулись пляшущей ратью,
Роголобые, бьются бесстрашно рогами, и в прахе
Волочатся хвосты, растущие от поясницы!

Вот ополченье силенов ринулось: самый же смелый
Вскакивает на бычий крестец и упершись покрепче
Дует в двойные авлосы, клич боевой испуская!
Вот мигдонийская дева, оставив по ветру виться
Буйные кудри, взгремела кимвалами гулкими в дланях,
И медведицы ярой хлестнула косматый загривок,
Бросившись в море на зверя… Вот леопард свирепый,
Дикий на задние лапы вздыблен жалящим тирсом;
Вот одна бассарида, безумием обуянна,
По-над гребнями пены, ног не влажня, устремилась,

Словно пляшет — и топчет Посейдоново темя
Будто, бьет пятками волны, грозит безмолвному морю,
Бессловесные зыби хлещет тирсом изострым,
В волны не погружаясь! Вкруг кудрей неистовой нимфы
Жаркое пламя блистает, не опаляя вакханки,
Чудо дивное! Вот на бреге ближнем простершись,
Видя морское сраженье бьющегося Диониса,
Жалуется Псамафа, горестно страх изливая:
«Если ты помнишь Фетиду и мощного Бриарея,
Коль не забыл Айга́йона, хранителя установлений

Зевс всемогущий, от Вакха спаси нас, да не увижу
В рабском ярме Нерея, едва не убитого Главка!
Да не взрыдает Фетида, в рабынях у Диониса,
Да не увижу служанкой ее в пределах лидийцев
Щедрых, скорбящей горько по Пирру, Ахиллу, Пелею,
Сына, супруга и дядю оплакивающей в печали,
Смилуйся, отче, молю я, над горестями Левкотеи:
Муж убил ее сына, а бессердечный родитель
Собственное дитя сразил клинком беспощадно!»
Молвила — и услышал Зевс всевышний Псамафу,

Принял тотчас решенье: Берою Энносигею
Отдал и брачную распрю соперников он разнимает…
С высей взгремел перун, Энио бесконечная смолкла,
И заблистали зарницы грозные вкруг Диониса!
Бог виноградный сначала, измученный страсти стрекалом,
Деву свою не оставил… Родитель высокогремящий
Остановил грохотаньем трубу боевую сраженья,
Отческий ропот битву остановил посредине!
Медленным шагом, пятясь, начал Лиэй отступленье,
Взгляды назад бросая, только бы видеть Берою,

Ах, позором звучал разносившийся над зыбями
Для ревнивого бога брачный гимн Амимоне!
В пене морской запела радостная сиринга,
И негасимое пламя брачное в водах зажглося —
Брачный служка, Нерей, светил у ложа Берои,
Форкис песнь запевала и перебирая стопами
В лад, приплясывал Главк, а с ним Меликерт веселился!
И Галатея пустилась в свадебный, хороводный
Пляс, кружася на месте на сильных пальцах умелых»

БЕРОЕ СТАРЕЙШИЙ ИЗ ГОРОДОВ

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Песнь 41. 51. (Источник: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса /Пер. с древнегреческого Ю. А. Голубца. – СПб: Алетейя, 1997. – С. 307) (греческий эпос 5 в. н. э.):

«[Город Берои основан на заре творения]
Люди там обитают, ровесники Эригенейи,
Коих сама природа без мук и трудов породила
Юная, безматерних, безотчих, без брачного ложа.
Неделимые части четырежды в этих людях
Смешаны, и от слиянья пламени, воздуха, влаги
Вышли из праха люди разумные сами собою,
Одушевленное племя из чреватого ила,
Коим природа облик дала совершенный: созданья
Вовсе не походили своим на Кёкропа видом,
Предка, чье тело ниже пояса в змеев ужасных,
6
Ядовитых и гибких переходило, а сверху
Было вполне человечьим — таков был муж двуприродный…
Не были на Эрехтея похожи, коего Гайя
Зачала от Гефеста, впитав во прах его семя,
Нет, на богов походили люди, что вышли из праха
В те времена, золотым подобные в поле колосьям!
Жили во граде Берое те люди, в месте извечном,
Где бывал и сам Крон

Корень жизни, Бероя! Кормилица весей, героев
Слава, Айона сестрица, ровесница миропорядка,
Дом Гермеса, равнина Дики и место законов,
Храм Евфросины, Пафийки дворец и жилище эротов,
Сладостный край Лиэя, укрывище Лучницы-девы,
Нереид украшенье, дом Дия, Ареево ложе,
Ты и Харит Орхомен, ты светило пределов Либана,
Сродница ты Фетиды, древняя как Океана

Струи, брачный покой любовью пылавшего старца,
С девой Фетидой на ложе соединенного браком,

Дочерь отца, Амимона по имени, кою Фетида
Родила средь зыбей, сей плод любви с Океаном!»

ИСТОЧНИКИ

Греческие

• Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. (Источник: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса /Пер. с древнегреческого Ю. А. Голубца. – СПб: Алетейя, 1997. – С. ???) 

Список используемой литературы

Полная библиография переводов, цитируемых на этой странице.