Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Песнь XVI

В песне шестнадцатой свадьбу Ни́кайи воспеваю,
Спящую крепко подругу неспящего Диониса!

Но не осталась без мести злосчастного пастыря гибель!

Взяв и лук свой, и стрелы, таящие жала желанья,

Эрос невидимый, быстрый направился к Дионису,

Что отдыхал на гальке песчаного брега речного.

Ловкая Никайя после охоты, привычного дела,

Грязью и потом покрывшись от блужданья по скалам,

Тело омыть возжелала в струях горных потоков.

Не терял ни мгновенья Эрос далекоразящий, —

На тетиву налагает стрелку с зазубренным жалом

Быструю, лук натянувши, шлет ее в сердце Лиэю!
10 [11]
По оперение стрелка в грудь погрузилась, и в струях

Дионис вдруг увидел плывущую деву нагую…

Сладостное возгорелось в нем желанье от дрота!

И куда б ни пошла охотница, всюду за нею

Следовал бог, взирая на вьющиеся по ветру

Пряди волос густые, что на бегу полоскались,

То, когда развевались кудри, он выей нагою

Любовался, как будто сияньем богини Селены.

Сатиров он позабыл, позабыл забавы вакханок,

Взоры подняв к Олимпу Вифинскому, молвит влюбленно:
20 [21]
«Ах, последую всюду за сладостным бегом любимой,

Вслед колчанам и стрелам, мне милым, и ложе сей девы

Выслежу, выведаю, где льет она благовонья!

Сети ее проверю с силками собственной дланью!

Стану охотником тоже, губить привычных оленей!

Если меня изругает гневная амазонка,

Изливая потоки женских угроз и попреков —

Я припаду к коленам гневной юницы с мольбою,

Милое тело лаская нежною дланью своею,

Но не с ветвью оливы! Се древо богини Афины
30 [31]
Девственной и неподвластной страсти! Вместо оливы,

Горькой и маслянистой, медовосладостной нимфе

Дам лозы виноградной с медовосочащейся гроздью,

Дабы смягчить ее сердце… Если гневна она будет,

Крутолукая, пусть меня копьем не пронзает,

Пусть не язвит меня дротом, ах, пусть только ударит

В грудь мою побольнее своим изогнутым луком,

Я же, влюбленный, не стану сопротивляться — коль хочет,

Пусть мои кудри густые терзает милою дланью,

Тело мое увлекая — согласен! — за кудрей гроздовье!
40 [41]
Деве не воспротивлюсь, приму я вид посердитей

И ее правую руку своей обхвачу я покрепче,

Белые эти рамена в свои приму я объятья!

Вот утешенье Киприды в трудах! Ибо отроковица

Всю красоту с Олимпа похитила… Керна, прощенье!

У Астакиды явилась вновь розоперстая Эос!

Да, иная восходит звезда светоносная, ликом

Неизменная Никайя новой явилась Селеной!

Страстью томясь, я хотел бы в тысяче ликов явиться:

Если б почтения я пред отцом высочайшим не чуял,

Я бы тельцом, плывущим сквозь тирийские зыби,
50 [52]
Никайю нес на хребтине (она бы и волн не касалась!),

Мчался, как муж Европы, и даже как будто невольно

Поколебал бы спину, чтоб, испугавшися, дева

Белоснежной десницей за рог ухватилась скорее!

О, я бы стал пернатым супругом! Я б в небо поднялся,

Унося в поднебесье плавным полетом подругу,

Словно Кронид — Эгину! Ведь в высях после союза

Этого новый явился свадебный светоч эротов!

Нет, моей нареченной отца не ударю перуном,

Не принесу погибель в подарок свадебный страшный
60 [62]
Дочери, дабы сладкой Никайе горя не видеть!

Птицею благокрылой и мнимой я стал бы, ведь дева

Наша милая любит оперенные стрелы!

Нет! Я завидую больше влажной страсти Данаи:

Как я желал бы супругом быть и дождем златоносным,

Одновременно и мужем, и брачным даром излиться,

Ливнем любви золотым, ручьями росы изобильной!

Ибо на Никайю он, прекрасноокую дочерь,

На золотую — прольется ее супруг златоносный!»

Так он, безумствуя в страсти, стонал и стенал исступленно…
70 [72]
Вот, блуждая однажды по благоуханному лугу,

Бог увидел, что все цветы распустились и вспомнил

Светлую деву, и плакал, и жалобами изливался:

«Никайя, снова иду я о красоте твоей молвить!

Ах, неужто в цветок краса твоя переместилась?

Алостью роз восхищаясь, твои вспоминаю ланиты,

Только цветут непрестанно розы твои… Анемоном

Ты расцветаешь и вечно цветет он в тебе, и не вянет!

Лилии напоминают твои белоснежные пясти,

Глядя на гиакинфы, я вижу темные кудри!
80 [82]
Дай мне пойти на ловитву с тобою, а коли желаешь,

Сам я сладкое бремя снастей понесу, захвачу я

Плащ для охоты и лук, и стрелы, что будят желанье!

В сатирах я не нуждаюсь! Разве по дебрям и чащам

Сам Аполлон не носил ли силки ненаглядной Кирены?

Что ж в том дурного, коль сети сам понесу? Мне нетрудно

На плечах понести и Никайю-отроковицу!

Мне подражать незазорно отцу: не над пенной ли влагой

Бык мореходный Европу пронес, и одежды на деве,

Не замочив? О, милая! В чащах искать наслажденья?
90 [92]
Ах, смотри, не разбейся! Пускай эти камни и скалы,

Став твоим ложем, и тела милого не поранят!

Буду, коль пожелаешь, постельничим! В доме девичьем

Обустрою все ложа и все постели поправлю,

К шкурам пантер пятнистых добавлю собственноручно

Ме́ха львов гривастых, что гуще на хребтовине,

Собственную небриду сниму, упокоишься сладко,

Вся укрыта небридой самого́ Диониса!

Сверху тебя я прикрою руном козы мигдонийской,

С сатиров снял я его… Нужны тебе псы-ищейки?
100 [102]
Дам я тебе, не помедлив, свору буйную Пана,

Призову и другую, из Спарты, для милого только

Аполлон Карнейский воспитал этих псов быстроногих;

Призову я и свору охотничью Аристея;

Дам с ловушками сети и то, что понравится больше:

Номия или Агрея сапожки, знаток ведь издревле

Он в искусстве пастьбы и в хитростях псовой охоты!

Коли ты зноя боишься иссушающих полдней,

Насажу я вкруг ложа мои виноградные лозы,

Будешь впивать в опьяненье веянье благоуханья,
110 [112]
Посередине покоясь многогроздного крова!

О, скиталица дева! Сжалься над собственным ликом!

Не подставляй Фаэтонту ланит, лучезарному зною,

Не дозволяй под лучами Гелия коже смуглиться,

Да ни единой пряди пусть суховей не иссушит,

Спи средь розы побегов, на лепестках гиакинфа,

Голову оперевши на ближний ствол кипариса,

Дабы четыре бога в веселии соединились,

Зефир и Феб с Дионисом, а также богиня Киприда!

Дам я тебе в услуженье индов род смуглокожий,
120 [122]
Дабы за домом смотрели… Но отчего это племя

Слугами до́лжно назначить у ложа брачного девы?

С Ночью темно-покровной сольется ль лучистая Эос?

Новая ты Артемида у вод астакидских! Я свиту

Дам в шестьдесят служанок, чтобы плясали и пели —

Нет! Пусть несчетная свита вечно тебя окружает!

Эта свита сравнится со свитой Лучницы горной,

Будет подобна свите дочерей Океана,

Дабы Охотница-дева не ревновала к любимой,

Дам охотно Харит из божественного Орхомена
130 [132]
В услуженье, детей моих, отнятых у Афродиты!

Сердце суровое страсти предай! От деяний ловитвы

Тяжких приди же на ложе мое! Ведь на склонах скалистых

Ты — сама Артемида, а в спальне — сама Афродита!

Нет, не позорно ловитвой заняться с богом Лиэем!

Хочешь как амазонка биться луком преславным —

Выступишь с войском на индов, восстанешь словно богиня

Убежденья, Пейто́ — а в битве самой как Афина!

Коли желаешь, получишь и тирс ланебойный Лиэя,

Станешь оленеубийцей! И собственными руками,

Собственными трудами мою украсишь повозку
140 [143]
Подъяремного львицей и леопардом пятнистым!»

Рек — и пустился в погоню за девой, мелькающей в скалах,

Восклицая: «О дева, останься с Вакхом влюбленным!»

Только она разразилась во гневе неистовой речью,

Яростные уста извергли брань на Лиэя:

«Прочь! В любви объясняйся какой-нибудь неженке-нимфе!

Уговоришь Светлоокую Деву иль Артемиду —

То и в Никайе дикой верную сыщешь подругу!

Ибо подобна обеим богиням она, ведь отпрянет
150 [152]
От непредвиденной свадьбы не знавшая родов Афина;

Ты ведь не очаруешь Лучницы неприступной,

Пояса не развяжешь Ни́кайе Нет, не увижу

Длани твоей на луке охотничьем или колчане!

Как бы за Химносом вслед и тебя я не укротила!

Неуязвимого бога, Диониса я раню!

Коль не под силу железу плоть, коль бессильны и стрелы,

Вспомню я мощноогромных отпрысков Ифимедейи —

О, заключу тебя в узы из нерушимейшей меди,

Единокровному брату подобно, будешь ты в медной

Заперт амфо́ре Арею вослед и мною удержан,
160 [163]
До поры, пока лун двенадцать полных не минет,

Ветрами не поразвеет пыл твоей страсти любовной!

Нет! Не смей и касаться страстною дланью колчана,

Лук этот мой! У тебя же тирс! На брегах астакидских

Стрелы во льва и вепря мечу я, с самой состязаясь

Артемидой-богиней! Ступай же к отрогам ливийским

Ланей преследовать, словно ты ловчий самой Афродиты!

Ложе твое мне противно, хоть ты и от Диевой крови!

Если б желала я бога в мужья, то не с женскою гривой,

Без оружья, без силы, расслабленного наслажденьем
170 [173]
Диониса, о нет, охранял бы мне брачное ложе

Дальновержец преславный или Арей меднолатный!

Первый бы мне на свадьбу лук подарил, а второй же —

Меч! Но из всех Блаженных я никого не желаю,

И отнюдь не пылаю назвать своим зятем Кронида…

Так что, мой Вакх, другую зови своею невестой!

Мчишься куда? Напрасно! Так тщетно некогда Дафну

Гнал Летоид, так Гефест за Афиной гнался напрасно!

Мчишься куда? Бесполезно! Ибо в скалистых отрогах

Сети или силки твоих мне милее котурнов!»
180 [183]
С этою речью Вакха она оставляет. Но в чащах

Гонится бог неустанно за нею, дикаркой, в скитаньях

Не оставляет Лиэя мудрый пес тонконюхий,

Коего Дионису, любящему ловитву,

Пан круторогий в подарок дал, воспитатель ищеек!

И к наделенному речью и разуменьем отменным,

Спутнику по ловитве, сочувственнику по мученьям,

Вакх, обезумев от страсти, слово милое молвил:

«Что ж ты, о пес мой ловчий, сопровождаешь Лиэя?

Пану, томимому страстью вечной, ты служишь, так что же
190 [193]
Отроковицу гонишь вместе с гонителем Вакхом?

Разве же твой хозяин учил сострадать тебя страсти?

Что ж, любимую мне отыщи! Среди скал и отрогов

Бромия не оставляй одного блуждать да скитаться!

Ты лишь меня не бросил и мне сострадаешь как смертный,

Рыщешь, узнать пытаясь, где милая может таиться

Так послужи, и почесть получишь великую сразу

Ты в награду, и там, где Сириус, Майры светило,

Будешь сиять созвездьем на поясе неба высоком

Подле Первого Пса, ускоришь ты созреванье
200 [203]
Грозди, твоим же сияньем высушит кисть винограда!

Что же дурного в Третьем Псе? Все в мире заметят

Бег неустанный и скорый за быстрым Зайцем небесным!

Ах, за меня укори целомудренную юницу,

Рыскаючи по Кибелы дебрям всевидящим оком:

Страждущего божества избегает смертная дева!

Ах, укори ты обоих — Адониса и Киферейю,

Ах, гони по отрогам зыбкую странницу Эхо,

Дабы не отвратила возлюбленную от страсти,

Дабы похоти Пана злосчастного деве не ведать,
210 [213]
(Вдруг божество насильно любимою овладеет?)

Если отыщешь ее — беги, соглядатай безмолвный,

Дионису скорей сообщить иль рычи потихоньку!

Стань посланником страсти! Пусть другие по следу

Гонят львов или вепрей на склонах отвесных отрогов!

Пан мой! Тебя назову я блаженнейшим из Бессмертных,

Ибо псы твои сами возлюбленных пригоняют!

Ах, многоликая Тюха, ты племенем смертных играешь,

О всевладычица, сжалься, не только людьми ты владычишь,

Власть у тебя и над зверем! А псинка несчастная эта
220 [223]
Пану влюбленному службу несла, теперь — Дионису1

Деву браните, дубравы! Молвите милой, о горы:

«Псам влюбленного жалко — не амазонке жестокой!»

И средь собачьего рода есть умйые, коим Кронион

Дал человеческий разум, но голосом не наделил их!»

Так говорил он, стеная, и голос до кроны ветвистой

Древа достиг. Услыхала стенания Диониса

Древняя нимфа Мелйя и стала над ним надсмехаться:

«О, Дионис! И другие вздыхатели посылали

Лучнице вслед всю свору — за тщетной Кипридою мчишься!

Ах, прекрасный влюбленный, нежной грозишь дикарке?

Бромий бесстрашный в рабство попал, молящий, к эротам!
230 [235]
Дланью, низвергнувшей индов, он молит слабую деву!

Твой родитель не ведал, как лестью любовною к ложу

Или к страсти склонить уже покорную нимфу!

Не умолил он Семелу — заставил повиноваться!

Не убедил и Данаи с девственностью расстаться!

Знал ты союз Зевеса с супругою Иксиона,

Их лошадиное ржанье, их любовные игры;

Игры знал Антиопы по всем законам эротов;

Знал и сатира облик, представленного супругу!»

Так дриада смеялась над сердцем робеющим Вакха,
240 [245]
Спрятавшись среди древа-ровесника. Снова по скалам

Гнал Дионис, пылая страстью, резвую деву,

Нетерпеньем сгорая. А быстрая амазонка

На неприступные выси каменных гор взобралася,

Сбив умело со следа рыщущего Диониса.

Знойный жар Фаэтонта, что тело бичует лучами,

Жаждою неукротимой уста иссушает юницы.

И, не ведая хитрость влюбленного бога Лиэя,

Видит златые воды она бурливого тока —

Пьет она сладкие струи как пили их смуглые инды…
250 [255]
Ум помрачился девы, слабеет отроковица,

Клонится головою она то вправо, то влево,

Кажется ей и мнится, что озеро вдруг двойное

Встало перед глазами, чело тяжелеет, пред взором

Вдруг поплыли вершины родимых гор звероносных,

Уж подогнулись колена и наземь она опустилась

Будто сама собою, и Гипнос возносит на крыльях

Деву… Так погрузилась она в томление страсти!

Эрос дикарку увидел и показал Дионису,

Гипносу помогая, Немесида смеется!
260 [265]
И Дионис хитроумный на бесшумных котурнах

Осторожно ступает, к возлюбленной приближаясь.

К отроковице подходит, стягивает повязки,

Что хранят ее чресла, узлы на них разрешает

Осторожным движеньем, сон опасаясь нарушить.

Гея распространяет благоуханье над ними

Сада, способствуя этим страстному Дионису.

Быстро свиваются стебли гуЛой лозы виноградной,

Переплетаются грозди тяжелые, сверху свисая,

Ложе листва затеняет, в едином порыве гроздовье
270 [275]
Отовсюду скрывает благоветвистое ложе…

И, где ни глянешь, трепещут виноградные грозди

Под ветерками Киприды, друг с другом переплетаясь,

Льнут друг к другу любовно, и ветви лозы кудрявой

Рвутся, полны желанья, вверх, собой опьяняя

Вьющийся плющ сопутный, карабкающийся по стеблям…

Так лукавая свадьба во сне свершается, в дреме:

Гипнос ей помогает и дремлющая юница

Девственность потеряла… но зрела друга эротов,

Гипноса, в шествии чудном, обманута опьяненьем!
280 [285]
Там и сосна в лесу, обуянном священным безумьем,

Пляшет сама собою, слагая песню эротам,

В небо летящую песню этого горного брака,

Целомудренной речью нимфы повторенной Эхо,

Пана подруги, что вечно отзвук рождает… Танцуя,

Флейта поет в изумленье, «Гимен! Гименей!» восклицая,

«О желанная свадьба!» — сосна отзывается звонко.

Ветром влекома, душа пастуха несется, трепещет,

Деву она укоряет, громко крича в сновиденье:

«Есть Эринии в мире и для влюбленного, дева!
290 [295]
Химноса ты бежала, но стала супругою Вакха!

Праведность лжива твоя, и ты и жена, и невеста!

Милого ты убила — тому, кто не мил, отдаешься?

В сон железный низвергла Химноса, а ведь любил он,

Сгублено все твое девство в сладостном сновиденье!

Кроткого пастыря кровь лилась, а ты надсмехалась!

Жальче ты застенаешь от собственной крови девичьей!»

Молвила так душа, подобная тени от дыма,

Слезно и горько стеная, пастыря, жертвы любовной.

Быстро она скользнула в Тартар гостеприимный,
300 [305]
Бурно к Вакху ревнуя, к обманной хитрости брачной.

Свадебный гимн играя на звучных и звонких тростинках,

Ревность тая глубоко́ на сердце, Пан-песнопевец

Гимном, полным укоров, славит свадьбу другого.

В чаще соседней сатир, что вечно в любовном томленье,

То, что не должно и видеть, высматривающий столь алчно,

Молвит, Вакхово ложе видя с девою чистой:

«Пан быкорогий, единый гоняешься ты за любовью!

Будешь ли ты удачлив, настигнув Эхо-юницу?

Изобретешь ли уловку, с помощью коей поймаешь
310 [315]
Деву и насладишься с ней страстью неутомимой?

Лучше, о Пан мой милый, ты виноградарем стал бы

Вместо доли пастушьей, отрекся б от посоха, в скалах

Бросив коров да овец И что тебе доля пастушья?

Лучше займись виноградом, обхаживай Эроса грозди!»

Только кончил он речи, как Пан-козопас и ответил:

«Если б отец мой поведал про хитрость любовную хмеля,

Если б как Вакх я правил лозой, затемняющей разум,

Я б насладился любовью, что гонит меня и терзает,

В сон хмельной погрузивши жестокую Эхо юницу…
320 [325]
Да простят мне луга! Отныне в истоках соседних

Стану я овчее стадо поить, когда винным потоком

Дев Дионис увлекает, не склонных к любовным забавам!

Он отыскал целебный корень от Эроса! Козье

Или овечье млеко прочь! Ведь оно не способно

Жар пробудить любовный и к страсти склонить молодицу!

Стражду лишь я, Киферейя, увы мне, увы, о эроты!

Пана бежала Сиринга, любви его неутоленной,

Славит зато повсюду свершившийся брак Диониса

Радостным песнопеньем и в довершенье к тому же
330 [335]
Звонко поющей Сиринге тотчас ответствует Эхо!

О, Дионис, о пастырь, в страсти, навеянной хмелем

Ты лишь блажен единый! Отроковица откажет —

Сразу вино поможет, пособник брачный эротов!»

Так изливал печали Пан, в любви несчастливый,

Страстно завидуя пылу брачному бога Лиэя.

Страсть утолив и желанье попутным сладостным ложем,

Вакх воспрянул и прочь устремился в бесшумных плесницах..

Отроковица, проснувшись, корит ручьи ключевые,

Гневается на Киприду, на Гипноса, на Диониса,
340 [345]
Проливает потоки слез. Оскорбленная, слышит

Отзвуки брачного гимна наяд в отдалении где-то,

Видит и то, что приводит мысли к удаче Лиэя:

Ложе в листве виноградной, дающей прохладу и свежесть,

Дионисом заботливо стеленную небриду,

Соглядатая страсти тайной Видит повязки

Собственные, повсюду забрызганы брачной росою…

Рвет она в исступленье ланиты румяные, плачет,

Всплескивает руками, жалостливо стенает:
350 [354]
«О, чистота девичья — похищена Эвия влагой!

О, чистота девичья — похищена дремой хмельною!

О, чистота девичья — похищена Вакхом блудливым!

Прокляты будьте, потоки Гидриад вместе с ложем!

Гамадриад обвинять? Или нимф? Это сон в опьяненье,

Страсть, вино, хитроумье девственность нашу сгубили!

Девственности Артемида не защитила! И дева

Эхо, противница страсти, зачем не открыла уловок?

Ах, почему же мне в уши, так, чтобы Вакх не услышал,

Питие не прошептала, не молвила милая Дафна:

«Нимфа, не пей эту воду обманную, поберегися!»
360 [365]
Молвит — и слезы струятся ливнем с ланит изобильным…

Мыслит: надо ли в горло мечу погрузиться девичье?

То вдруг страстно желает броситься вниз головою

С высей обрывистых, тело оставив катиться во прахе…

То уничтожить мыслит во́ды ключа рокового:

Но уж прозрачная влага сменила Вакхов напиток,

Льдистые струи журчали в ручье, а не влага Лиэя!

То умоляет Кронида и Артемиду порушить

Домы наяд, чтоб от жажды они иссушающей сгибли…

Часто взором по склонам рыщет — где бы сыскался
370 [375]
След неверный и слабый невидимого Диониса,

Дабы его засыпать стрелами, дабы низвергнуть

Бога лозы виноградной! Желает каждую ветку,

Ложем служившую страсти, сжечь огнем смертоносным!

Часто, видя на склонах следы, что остались от Вакха,

Стрелами осыпает окрест просторы лесные.

Часто копье воздымает, желая за ближним утесом

Поразить и низвергнуть неуязвимого Вакха —

Только напрасны усилья, нет нигде Диониса…

Гневается она, клянется вовек не касаться
380 [385]
Жаждущими устами этой обманчивой влаги!

Спать клянется все ночи глаз своих не смыкая,

Хитростям дремы клянется боле в горах не поддаться!

Гневается на свору ловчую псов — отчего же

Не отогнали собаки вожделевшего Вакха?

То погибели ищет, петли силков призывает,

Дабы они вкруг выи, ее удушая, обвились,

Только чтоб не смеялись над нею ровесницы девы…

Против воли и лес оставляет она звероловный,

Ей перед Лучницей стыдно после всего появиться!
390 [395]
Семенем божьим чревата, Никайя-дева носила

Бремя в собственном лоне, вот срок подошел и для родов —

Животворящие Хоры младенца женского пола

Приняли по истеченье девятого круга Селены.

И от союза с Бромием народилась малютка,

Имя ей дали Телета: предана празднествам вечно,

Пляскам полуночным дева, сопутница Диониса,

Радуется кроталам и двуударным тимпанам…

Каменнозданный город у винной протоки поставил

Бог — Никея зовется по Никайе астакидской
400 [405]
И в честь победы великой бога-Индоубийцы!

Оглавление:

Оцените статью
Античная мифология